пожал плечами. Лишь третий новичок, восточного вида, стоял с невозмутимым видом.

— Ничего Смешного...— начал было Егор Иванович.

— Зачем же вы тогда Закидона в школе держите?— вдруг спросил Гуго.

— Как зачем?— смешался заведующий. Ему самому эта мысль довольно часто приходила в голову.— Должен же кто-то его перевоспитать?

— Ну, и как успехи?— это уже спросил восточный новичок. Егору Ивановичу стало не по себе. Самостоятельная публика!

А ну как и они начнут куролесить? Начнут? Уже начали! Этот переход по тросу!..— Мороз по коже пробежал у заведующего при воспоминании о жутком переходе. И как бы угадав ход мыслей главы школы, Лео успокоил:

— За глупое трюкачество извините нас, пожалуйста, Егор Иванович. Уж очень ребята просили... Какие вы циркачи, если ничего не можете? Сезон-то только завтра открывается в цирке. Что мы умеем, ребята пока не видели. Самолюбие у нас закипело.

— Какое, пардон, трюкачество?— Егор Иванович прикинулся, будто ничего не знает.

Гуго откровенно посмеивался. Затем сказал:

— В общем, извините нас, ладно? Мы ведь, три друга, редко встречаемся. Работаем в аттракционах... А дружим крепко. Как герои романа «Три мушкетера».

— Аттракционах?..

Егор Иванович чувствовал себя довольно неловко. Ему стыдно было признаться, что никогда он не был в цирке. Посетил однажды в молодости балаган на Нижегородской ярмарке: поглядел на «чудо природы» — «Бородатую женщину» и «Женщину-паука». Борода была настоящая, и это не удивительно, ибо женщину изображал мужик, старавшийся говорить писклявым голосом. «Паук» же представлял собою обыкновенную женщину, довольно непривлекательного вида, сидевшую во чреве огромного матерчатого паука. Затем два размалеванных клоуна, бессмысленно кривляясь, спели куплеты про отставного солдата, уморившего купчину и женившегося на его богатой вдове. Выступал еще «Человек без костей». Он закладывал себе ноги за уши и при этом подпрыгивал на руках, отчего юного и впечатлительного Егора стало мутить.

Вот и все познания заведующего в цирковом искусстве. Французское слово «аттраксьон» он, разумеется, знал, поскольку свободно владел французским еще с гимназических и университетских времен. Но последнее время оно ассоциировалось почему-то с аттракционами городского парка — «Чертово колесо» и «Комната смёха».

— Ну... «гвоздевые номера»,— терпеливо пояснил Гуго.— Обычно в каждой цирковой программе по одному аттракциону — главному номеру. Потому мы и встречаемся редко. Обычно приедешь в город, а Лешка или Эрка уже заканчивают гастроли. Недельку всего и повидаешься. И опять на полгода, а то и на год расстаемся. А вот дружим.

— А когда вырастем,— подал голос до того молчавший Эркин,— сделаем общий номер, всем аттракционам аттракцион. Мирового класса!

Необычный разговор этот происходил в кабинете заведующего, в той самой светелке, сооруженной купчиной Собакнным для своей дочери Прасковьи. А за резными дверьми ее притаился настырный физрук Геночка, ожидая, когда, наконец, «мушкетеры» выйдут, чтобы перехватить их и завербовать в свою спортивную команду. Беседа в светелке, однако, затягивалась. В чем дело? Непохоже это на Егора Ивановича. Обычно беседы с учениками у него короткие.

Причина для разговора долгого была, однако, основательная. Заведующий, во-первых, поинтересовался, почему у новичков такие необычные имена и фамилии. Ежели они иностранцы, то, пардон, необходимо специальное разрешение, чтобы посещать советскую школу. С другой же стороны, все трое, как видно из документов, с третьего класса учатся в наших школах...

— Почему именно с третьего класса?— поинтересовался заведующий.

— В первом и втором не пришлось учиться,— спокойно пояснил Гуго.— Мы с родителями за границей были.

— Что?!— Егору Ивановичу показалось, будто он ослышался.

— С тридцать второго по тридцать третий год,— подтвердил красавчик Лео.

— Да вы не волнуйтесь,— успокоил Эркин.— На гастроли законно ездили. В Германию, Испанию, Францию...

Канаев вытащил платок и утер взмокший лоб. Что бы это все значило?

— Не волнуйтесь,— повторил Гулям-Хайдар.— Мы советские. С давнишних времен в цирке приняты псевдонимы. Старая традиция. Отмирающая. Гуго никакой не Орсини. Просто он Гога, Гоша, Георгий в общем. И не Орсини, а Осинин. Когда-то прадед его в итальянской труппе выступал. Так и повелось. А Лео Клеменс и вовсе Лешка Доленко, иностранец из Хохландии. Ну, а я из Узбекистана. Имя мое чисто узбекское, подлинное. Фамилия, правда, переиначена. На самом деле—Гулямхайдаров. Паспорта будем получать, все приведем в порядок.

Егор Иванович внутренне с облегчением перевел дух.

— Так-с...— протянул он и улыбнулся.— Да вы садитесь, друзья-«мушкетеры». Интересный вы народ, пардон.

Он усадил новичков на неудобные и жесткие «боярские» кресла со спинками, украшенными резными петушками. Сам тому удивляясь, перешел на «вы».

— Ну вот вы... Лео, кажется?

— Алексей.

— Пардон... Ну как там, за кордоном, Алексей? Угнетают простой народ?

— Угнетают, Егор Иваныч. Особенно в Германии. Как фашистский переворот произошел, мы сразу на родину уехали. Но я бы того Гитлера!—Лео-Алексей покраснел от гнева.— Я ему башку чуть камнем не разбил!

Завшколой от изумления замер с открытым ртом.

— Башку? Камнем?! Гитлеру!.. Вы что же, видели Гитлера? То, что тринадцатилетний советский мальчишка видел самого

Гитлера и даже пытался проломить ему голову камнем,— выходило за границы разумения. Это все равно, как если бы Лео-Алексей сказал, что он чуть не угробил библейского царя Ирода! Пусть даже он фантазирует. Дети живут в мире фантазий. Пусть даже этот парнишка и не видел Гитлера и тем более не швырял в него камнем. Пусть! Но ведь он мог, мог его видеть и мог запустить камнем!

— Он не выдумывает,— подтвердил Эркин.— Мы тогда с Гошей во Франции гастролировали, слух до нас дошел. Вроде бы сам советский полпред в Берлине, отправляя труппу Клеменс на родину, погрозил Лешке пальцем, мол, какой нехороший мальчишка, дипломатический конфликт из-за него едва не возник. А потом погладил по голове и шепнул на ухо: «Молодчина! Жаль только, не в того угодил».

— Да как же это?— не унимался Егор Иванозич.— Уму непостижимо! Расскажите, Алексей.

- Нечего рассказывать,— нахмурился тот.— Ну встречали штурмовики и прочие гады своего фюрера. Орали «зиг-хайль!», руки вперед тянули. А я с отцом проходил. Улочка как раз узенькая, народу поменьше. А у меня в куртке камень, с чернильницу. Я его на Лазурном берегу еще нашел. Красивый. И он, фашист тут и появился, надо же! Я и не сдержался... В него не попал, а другому кг.кому-то досталось, аж фуражка с башки слетела. Ух, что тут началось!.. Свистки... Полицейские — шуцманы, по-ихнему,— мечутся! Штурмовики орут, на народ кидаются!.. Еле ушли с отцом. Чудом спаслись.

Завшколой верил и не верил. Чудеса! Ну и новички!.. Постой... В тридцать третьем году они уже гастролировали, то есть выступал в цирках! Им же по десять лет всего было.

— Когда же... Со скольки лет, ребята, пардон, вы работать-то начали, а?

Ответил Гуго-Гога:

— С шести лет. В цирке иначе никак нельзя. Если хочешь стать настоящим артистом, мастером своего дела, надо начинать очень рано. Конечно, на первых порах трюки легкие. Вот я, например, жокей-наездник. Что я мог в шесть лет?.. Так, пустяки. Лошадь для курса — для прыжков на ходу. Хорошая лошадь. Першерон! Спина как стол! Орликом зовут. Сажали меня на Орлика, он скачет галопом, а на спину Орлику вскакивали мой старший брат, затем мой отец... Музыка гремит. Орлик фыркает, в раж входит. Тогда отец, стоя на спине Орлика, брал себе на плечи брата, а затем и я на брата карабкался. Только я не ногами становился, а просто сидел на нем. Мал тогда еще был.

Егор Иванович представил себе картину: скачущая лошадь по кличке Орлик, а на ее спине стоит колонна из отца и двоих сыновей... Такая примерно колонна, которую он сегодня видел на тросе и чуть не умер от страха!