— Посмотрите, как я нарисовал! — зовет Миша.

У Миши действительно вышло красивое и непонятное.

Ни один из составляющих композицию элементов и отдаленно не похож на реальный предмет. Это говорит об отсутствии шаблонного, стереотипного мышления. Рисунки невозможно передать на словах. Как и во всяком искусстве, в них есть нечто, не переводимое в слова, что не исчерпывается текстом. Пересказ рисунков сродни пересказу сновидений. Пересказывая сон, который нас потряс, мы, по сути, передаем лишь сам сюжет сновидения и удивляемся, насколько бледно выглядит наш «потрясающий» сон в словесной передаче. Потому что мы не можем передать то, что было там, в глубине, за сюжетом, воспроизвести контекстуальные связи. Недаром говорится: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Оригинал лучше перевода. Но мне придется прибегнуть к переводу, ибо оригинала под руками нет.

«Держись следующих правил: в большом умей видеть малое, в малом — большое, в нереальности — действительность, в действительности — вымысел»,— учит Шэнь Фу.

И Миша словно бы внял неведомому закону — его рисунок изобилует разнообразными приемами: линии прямые, пунктирные, многоцветные, мелкие цветные формы где-то образовывают мозаику, где-то разбрызганы, как осколки метеорита, где-то взяты целым пятном, масса точек, закорючек, штрихованных и располосованных овалов и кружков — и все это не распадается на энное количество элементов, а организовано в единое целое. Каждая деталь красива сама по себе, и в то же время она работает на целое. Вот какая богатая внутренняя жизнь у этого издерганного ребенка. Отчего такой разрыв между его внутренней жизнью и внешним поведением?

— Мам, а у меня посмотри! Это такая заколючка (зигзаг) пуговичная (рядом с «заколючкой» красный кружок), а на ней Баба-Яга летает (черный головоног), а на этом домике (прямоугольник с кружочками-окнами), она на всем этом летает (разноцветные росчерки — траектории полета Бабы-Яги).

Осознание идет параллельно с рисованием. Для Ани важнее изображение, а не изображаемое. Пройдет несколько минут, и Аня по этому же рисунку сочинит другую историю.

— А у меня ноги вязаной формы,— говорит Миша, рисуя закрученные линии. Ему понравилось, как Аня комментирует свой рисунок.— Это волшебный человек (желтый треугольный человек с синими крыльями-лепестками), а это у него шарик (Миша пририсовывает к синему крылу шарик и раскрашивает его разными цветами), он выкатывается из крыла, как шелк изо рта шелкопряда (опутывает тонкими желтыми линиями шарик), это шелковые нитки. У волшебника есть жена — волшебница. Рисует пузатое существо. Раз волшебник треугольный, то волшебница — круглая.— У нее тело — это воздушный шар. — Великолепная находка — в плотно заполненном пространстве необходима пустота, воздух, и воздух этот — в теле волшебницы

Все. Закончил. Тянется к следующему листу.

Одним движением обрисовывает туловище, руки-морковки с пальцами-ботвой, голову, посаженную в плечи, оранжевые глаза с коричневыми точками посередине, горизонтальные черточки под глазами — морщины. И вот перед нами недоуменный, растерянный человек. Два разных рисунка нарисованы подряд:. первый — типично детский, с избытком наделенный фантастическими персонажами, а второй — лаконичный, стремительный. Первый отражает мир детских фантазий, второй выражает настроение.

А если к этим двум рисункам присовокупить тот абстрактный «красивое и непонятное», то мы получим представление Мишином внутреннем мире. Не случайно Миша сочиняет музыку. Он чувствует гармонию и не только чувствует — он стремится ее передать. Миша — на подъеме, он идет в гору, а уставшая мама мечтает об одном — спуститься с горы на лужайку, сесть и отдохнуть, расслабиться. «Красивое» в Мише пока недоступно ей. «Непонятное» раздражает. Понять же что-то, будучи в раздражении, трудно. Нужно отстраниться. Хотя бы на время.

ЖАР-ПТИЦА В ПЯТКАХ

— Душа моя — это вкусность, душа моя — это радуга, — изрекает Аня. Ее распирает радость — и в лесу-то были, грибов-то насобирали, и рисунки-то нарисовали, и теперь вот вкусный обед. И солнце выглянуло.

— Солнышко мое, матушка, как горячо светишь,— обращается она к солнцу.

— Ань, а я — кто? — спрашиваю у Ани.

— Ты — мама, а солнце — матушка,— отвечает не задумываясь.

— Душа — это не вкусность, а невидимость,— вносит коррективы Миша.

— А «душа в пятки ушла» — что это значит? — спрашивает Петя у Ани.

— Значит, она опускается, а у души на пятках жар-птица.

— Нет, не так,— машет руками Миша,— душа в шапке-невидимке. Надели шапку-невидимку, и стал человек как будто в Человеке нет сердца.

«Чудесному», «непонятному» дети умеют находить адекватную словесную форму выражения. Почему у души на пятках жар-птица. А ведь это точно: жар-птица — символ волшебного полета, значит, душа необъятная, больше жар-птицы, раз она умещается на пятках, душа «летуча» — она легкая, бесплотная, прямая ассоциация с полетом птицы. Или почему, когда на душу надели шапку-невидимку, она стала человеком без сердца? Да потому, что раз надели на нее эту шапку, значит, человека-то нет (раз невидим, значит, нет — это детская логика), а раз его нет, то ничего нет, тем более — сердца, ведь оно за двумя печатями.

У детей метафорическое мышление. Они идут от образа. А вот откуда взялся этот образ? Как он зарождается в сознании ребенка?

Говорим о том, что такое дом. Поначалу ответы простые: дом — это где живут, спят, работают. А дальше:

— Дом для мыслей — это голова, дом для столов — столовая, дом для еды — холодильник.

Быстрый переход от передачи реальных признаков к метафоре.

Дети не боятся сослагательного наклонения. Все «если бы да кабы», которых не переносит взрослое ухо,— их реальное смысловое пространство. У них нет страха перед будущим, весело им смотреть вперед, меняя в воображении положения предметов:

Если бы медведь был машиной,

Если бы волк был антенной,

Гуляла бы антенна в лесу,

А волк бы на нашей медвежьей машине

Ловил бы лису.

Катя М., 7 лет

Психологи исследуют возникновение образа в сознании ребенка. А вот бы узнать, куда все исчезает, когда на смену метафорическому мышлению приходит детерминированное. Как нами утрачивается «детскость»?

ВНЕЗАПНОЕ ЗЛО

— Эрик, ты посмотри, все рисуют! — восклицает Лида. Снизу, с плохим зрением, а все-таки разглядела, что мы на крыше рисуем.

— А он пусть не рисует,— говорит Миша.

Эрик наступает ногой на Мишин рисунок. Миша отталкивает Эрика. Эрик дает сдачи. Петя принимается их разнимать. Округлившимися от удивления глазами смотрит Аня на это побоище.

Я ухожу. Не переношу вражды, злобы. И не умею этому противостоять. Блаженный Августин в «Исповеди» писал, что наше представление о детях как об ангелах небесных (имеется в виду кротость, доброта детей, а не наличие у них крылышек) неверно. Дети жестоки и агрессивны по своей природе. Об этой детской жестокости написана книга «Повелитель мух» Уильяма Голдинга.. Но как бороться с этим злом, тем более что оно у детей проявляется спонтанно, как бы ни с того ни с сего.

…Мы гуляем по лесу. Спокойно беседуем. Вдруг Петя изо всех сил ударяет Аню ивовым прутом. На руке и лопатке вздувает красный рубец.

Аня плачет от неожиданной боли.

— Ты что, рехнулся? — кричу я на Петю, прижимая Аню себе.— Вот я тебя сейчас стегну, как тебе, приятно будет?

Аня плачет еще громче, но это уже какой-то иной плач, не боли, скорее от обиды.