Беда, коли просветитель не умен. Исполненный самоупоения, спускает он в народ идеи о пользе природы. Вдалбливает в безмозглые наши головы само собой разумеющееся, и мы, плененные общностью взглядов, ликуем: «Ах, как это верно — быть ласковыми с детьми, ах, как необходимо приучить детишек любить зверюшек, ах, как это полезно — эстетически развивать малышаток!
Нас пленяет пошлость. Все очевидно, общедоступно, а как убедительно!
Родители смотрели Химичеву в рот, обрамленный густой бородой и усами, и прилежно рисовали дома огромных лебедей (детям с таким размером не справиться). Химичев расстилал в холле клеенку, и родители клеили на нее лебедей — получалось грандиозное панно, которое тут же занимало свое место в школе. Затем панно «Богатыри». Старательно выписанные и вырезанные родителями мужи в шлемах украсили стену у кабинета директора: слава богатырской силе начальства!
А что же произошло с детьми? Склонные к конформизму и самообману постепенно уверились, что все эти красоты на клеенках — дело их рук. Честное меньшинство стало нервозным — все чаще слышалось: «А помогите мне, а я не умею…»
«Лебеди» и «Богатыри» затмили наши скромные педагогические победы.
Химичев покусился и на лепку. Велел детям из всего пластилина, что в коробке, скатать дома бревна и принести на следующее занятие. Пусть посидят родители вечерок, руки у них сильные, скатают бревна. Все лучше, чем водку пить да жену бить. Да, это был размах! Колокольни, крепостной вал, избушки — всё взрослыми руками.
За короткое время из честных воспитались обманщики, из скромных — честолюбивые, из фантазеров — лгуны. Дьявольский профессионализм!
— У меня был один знакомый, древний грек, и он жаловался, что боги с Олимпа с ним очень несправедливо обошлись.
Что услышат дети из моего сообщения? Речь пойдет о знакомом. Значит, история будет правдивая. Из первых уст. Кто такой «древний грек», они не знают, богов с Олимпа — тоже. Но кто бы они ни были, а обидели знакомого учительницы — надо быть начеку!
Рассказывая детям о Бароне Мюнхгаузене, Орфее и Эвридике иди умной Эльзе, я стараюсь приблизить к ним эти образы, принять их в нашу компанию. Не столько наглядная информация (открытки, слайды, музейные экспонаты) представляет интерес для ребенка, сколько возможность расширить связи с миром. В этом контексте и диалог с культурой может стать интимным.
Мы — в Пушкинском музее. Останавливаемся в Греческом дворике, у макета Акрополя. Смотрим молча, и я говорю:
— Представьте, какой это огромный храм-дом, если все эти люди (показываю на античные статуи у стен) туда помещались. Да что помещались, они рядом с этими стенами казались лилипутами.
— Или муравьями, — развивают дети тему.
Начинается взаимодействие. Детей поражают размеры: «Смотри, какая громадная, а этот еще больше, а по-взаправдашнему все они маленькие, раз поместились в этом доме».
И — первый вопрос по существу:
— А кто эта тетя?
— Афродита — богиня красоты. Ее откопали.
— Лопатами?
Моего ответа дети не слышат. Обступают богиню красоты и конечно же не могут понять, почему она богиня и почему — красоты. Глаза богини не смотрят — «У нее что, глаза заклеены?», она не улыбается и вся белого цвета.
— Считается, что она самая красивая из женщин. Все хотят быть на нее похожими. Интересно, а наши девочки похожи на нее или нет?
И я рассказываю (конечно же все обратились в слух, поскольку я не просто сообщаю сведения, а раскрываю тайну), как определить «красоту». Глаз по длине должен умещаться между глазами, нос трижды укладываться в лице, расстояние между подбородком и носом равно длине носа и расстоянию от переносицы до лба. Показываю, как прищуриться, вытянуть руку и промерять лицо Афродиты. Я прекрасно понимаю, что размеры эти для них — филькина грамота, но само «измерение красоты» увлечет их, как всякая игра.
Получилось — девочки у нас все канонические красавицы (хотя на детское лицо «взрослый» канон не распространяется), и теперь очередь мальчиков. Рядом — Аполлон.
Никто не задает вопроса, почему он голый, почему здесь почти все голые. Наша задача — убедиться: мы соответствуем идеалу красоты, причем все до единого.
— Хорошо, что их всех раскопали — говорит кто-то. — И этот дом, — дети снова обступили Акрополь. — Хорошо, что его сделали.
После музея все проголодались. Пирожков в «Пирожковой» не оказалось, зато были пельмени. Дети уплетали за обе щеки. Их очень забавляло, что в Пирожковой не пирожки, а пельмени. Тогда столовую надо назвать «стульевая» или «стульная», а кино — театром. «Пирожковая» с пельменями заняла почетное место в наших любимых воспоминаниях.
В результате посещения музея дети поняли, что скульптура — это не игрушка, а что-то большое, прочно стоящее на тверди. Несколько уроков подряд они лепили «памятники» на постаменте. Скульптура заняла свое место в шкале понятий.
То, что мы даем детям как культурную программу, не приближает к культуре, а разводит детей и культуру по разным углам. Когда еще они встретятся! И встретятся ли вообще?
За роман «Кристин, дочь Лавранса» норвежская писательница Сигрид Унсет была удостоена Нобелевской премии. В основе романа — исторические события. Любовь к истории возникла с детства. Отец Сигрид был известным археологом. Он умер, когда девочке исполнилось одиннадцать лет. Его «завещанием» была маленькая глиняная лошадка, найденная известным археологом Шлиманом при раскопках Трои. Лошадка стала любимицей Сигрид. Она и ввела девочку в таинственный мир исторического прошлого. Не благодаря ли троянской коняжке Сигрид стала великой писательницей?
Николай Васильевич Кузьмин рос в семье портных. Мать будущего знаменитого графика и писателя ссыпала в бумажный кулек цветные обрезки ткани и говорила сыну: «Гляди — и увидишь райские кущи». Маленький Коля глядел и видел райские кущи. И стал художником. К искусству он пристрастился много позже. До той поры хватало поэзии в собственном доме.
Как сделать, чтобы ребенок захотел узнать, кто такая Арахна и почему был ранен в пяту Ахиллес? Лобовые пути «окультуривания» или ничего не дадут, или, что еще хуже, отвратят ребенка.
Приобщение детей к искусству должно быть естественным. Но как добиться этой естественности, если в течение стольких лет культура существовала на задворках, а слово «интеллигент» звучало как ругательство?
Двадцать четыре прелюдии Шопена завершаются звуком, тающим в полной тишине. Медленное убывание музыки возвращает тебя к началу, ты вновь проходишь сквозь все прелюдии и приближаешься к финалу, когда смолкает рояль.
Катарсис в финале вызывает восторг. Перед Творцом и его Творением.
То же ощущаю я, когда вдруг, в счастливый миг прозренья, уловлю в ребенке — в его поступке, рисунке, слове, жесте, взгляде, движении, молчании — цельность, когда все, что я знаю, чувствую и понимаю, свяжется в душе. И возникнет образ.
Сколько выстроено городов, железных дорог, парков с фонтанами, качелями и каруселями — всякий раз они другие, но всякий раз ты видишь, что дети воздвигают их, руководствуясь неизвестными нам законами. Попробуй, сформулируй их!
Мальчик нарисовал корпус телефона, а трубку вылепил и положил на нарисованный корпус. Почему он так сделал? «Взрослая» версия: трубка одушевлена, в ней — голоса, можно играть в телефон, номера при этом набирать не нужно — дети этого не умеют. И значит, сам корпус им не важен. Однако наша версия может не иметь ничего общего с мотивами такого решения.
Другой мальчик в детском саду оцарапал вилкой переносицу. Воспитательница заклеила ранку пластырем. Мальчик нарисовал на пластыре третий глаз. Теперь у него три глаза. И всеми он видит. Воспитательница повела мальчика смывать «грязь». Мальчик рыдал. Воспитательница уговаривала: «Больно не будет». Но мальчик-то рыдал не от боли, а оттого, что смывают третий глаз. От утраты волшебного зрения.