Через два-три дня, все, кто нашел свободное место наверху, выбрались из трюма. Каждый старался приспособить себе что- нибудь похожее на койку, используя для этого все предметы, какие находились на пароходе. Кое-кто устроил себе ложе над быками, овцами и курами, некоторые на ящиках и тюках. Но большинство спало просто на полу.

Пресной воды давали нам ограниченное количество, всех мучила жажда.

На палубе ежедневно производились строевые занятия, причем много времени уделялось отданию чести. Тех, кто вяло выполнял команду, ставили под винтовку, давали им внеочередные наряды, заставляли ходить гусиным шагом.

Строевые занятия чередовались со словесностью. Людей по- прежнему принуждали зубрить титулование начальства, вдалбливали им «понятие» о внешних и внутренних врагах. Ежедневно два часа уходило на читку евангелия. Вечером пели песни и плясали.

Корабль вошел в воды Индийского океана. Жара была невыносимая. Муштра продолжалась, а питание было плохое. Кормили негодным соленым мясом и соленой рыбой. Чай был только утром. От соленой пищи еще сильнее мучила жажда, но пресной воды выдавали все меньше. Мы вынуждены были пить морскую воду.

Во время качки мы не находили себе места. Судовой лазарет вскоре был переполнен. Полковой врач просил командира полка Дьяконова отменить занятия, но он отказал. Дьяконов ежедневно был пьян. Каждый вечер он выходил из каюты, садился на открытом воздухе за стол, уставленный бутылками с пивом, вызывал к себе первую роту и, выстроив ее около себяс полукругом, заставлял петь и плясать под гармошку.

Мне особенно «везло». Мало того, что я был запевалой, – нелегкая дернула сказать, что и на гармошке играю. Помногу пришлось играть, так что мозоли на пальцах появились. Пробовал гармошку расстраивать, ломать, но это не избавляло or мучений.

Наконец я решился на крайнюю меру. За два дня до прибытия с Сингапур ночью неожиданно разыгралась буря. Волны с ревом заливали палубу, сметая с нее легкие вещи. Воспользовавшись случаем, я бросил гармошку в море и утром заявил подпрапорщику Кучеренко, что ее снесло волной. За ротозейство Кучеренко поставил меня на два часа под винтовку, но я был рад, что отделался от злополучного инструмента.

Число больных росло. После поповской обработки ночью умерших выбрасывали в океан.

На одиннадцатый день судно прибыло в Сингапур. К берегу пристали вечером – часов в шесть. Часть берега, где остановился «Сантай», оказалась огороженной передвижными деревянными щнтамн, тут же были выставлены английские полисмены. Начальство разрешило нам сойти с корабля на огороженный участок, но предупредило, что если кто из нас попытается удрать в город, тот будет строго наказан. Английские полисмены были заменены постовыми из русских солдат.

Только на следующий день утром солдаты, считавшиеся более благонадежными, были отпущены под командой в город.

Началась разгрузка и погрузка «Сантая». Выгружали товары, взятые в Дайрене, брали уголь.

Черные от угольной пыли рабочие носили уголь на судно в корзинах на бамбуковых коромыслах. Они были нагие, если не считать кушака, повязанного у пояса, и широкой соломенной шляпы на голове. Они не ходили, а бегали. Жара стояла нестерпимая. Пот катился с них градом. Более слабые под непосильным грузом падали на ходу. Англичане-надсмотрщики, одетые в легкие белые костюмы и белые пробковые шлемы, ударами бамбуковых палок поднимали их на ноги.

Наблюдая, как японцы издевались над китайцами в Дайрене, я не особенно удивлялся этому, считая японцев злыми азиатами. Но когда увидел зверское отношение к людям со стороны англичан, о культурности которых мне приходилось читать в книгах, их поведение возмутило меня до глубины души.

Характерен и такой факт.

Отпущенным в город солдатам пришлось обменивать русские деньги на сингапурские доллары, так как наши деньги в магазинах не принимались. Мы не знали об условиях обмена, я этим воспользовались местные менялы: они брали за доллар по полтора рубля, тогда как полагалось по одному рублю семнадцати копеек. Когда выяснилось, что на следующей стоянке сингапурские доллары приниматься не будут, мы поспешили выменять неизрасходованные. На этот раз менялы платили за доллар по рублю, причем только кредитными билетами, категорически отказываясь вернуть золотые монеты.

Несмотря на все принятые начальством меры, люди самовольно уходили в город и возвращались оттуда на рассвете. Солдаты приходили одни или в сопровождении английских полисменов, которым было приказано всех русских направлять в порт.

Вечером под звукп английского оркестра корабль отчалил от берега. Этот вечер и ночь мы, отлучавшиеся в город без разрешения, чувствовали себя плохо – ждали наказания. Однако и следующий день прошел спокойно. Мы решили, что начальство не расправляется с нами потому, что стесняется французского судового экипажа или боится еще больше ожесточить людей.

Прошло четыре дня, и все наши предположения разлетелись в прах.

По распоряжению Дьяконова весь полк был выстроен на палубе. Полковой адъютант прочел приказ. В нем говорилось, что такие-то и такие-то унтер-офицеры разжалованы в ефрейторы, в рядовые, а некоторые кроме того подлежат наказанию по тридцать – сорок ударов. Вслед за унтер-офицерами перечислялись наказания для ефрейторов и рядовых. Разжалованных и подвергнутых наказанию оказалось сто сорок человек, среди них был и я.

Тут же заработали ножницы, срезая нашивки на погонах унтер-офицеров и ефрейторов. Перед ротами были поставлены ящики, заменившие скамейки. В руках подпрапорщиков и 'фельдфебелей появились просмоленные веревки длиною около метра. Начальство, видимо, упустило из виду захватить с берега розги.

Через десять минут началась порка. Дьяконов, окруженный офицерами, смотрел на истязание и хохотал. По окончании расправы избитых собрали в одно место и окатили из брандспойта соленой морской водой, которая причиняла людям новые страдания, разъедая свежие раны.

Позже, в тот же день, как будто ничего не случилось, продолжались занятия, а вечером наша первая рота была вызвана к пьяному полковнику петь песни и плясать…

Ночью во всех углах судна шел напряженный, еле слышный разговор. Солдаты возмущались зверской расправой и строили планы мести. Но мстить было невозможно. Весь полк, за исключением офицеров, подпрапорщиков и фельдфебелей, был без оружия, а несколько допотопных берданок, которые выдавались караулу у полкового знамени, у кассы, были без патронов.

Путь до острова Цейлона солдаты провели в тяжелом душевном состоянии. Вслух почти не разговаривали, опасаясь шпионов и предателей. Не было ни песен, ни плясок, кроме обязательных, которые по ночам веселили командира полка.

Солдаты ходили как тени. Питание еще более ухудшилось. Пресную воду опять стали давать уменьшенными порциями, так как запас был совершенно недостаточный. Этим воспользовался между прочим французский боцман: он продавал солдатам лед и драл с них за это огромные деньги.

Положение наказанных осложнялось тем, что в судовой лазарет их не принимали. Ротные фельдшера не лечили, а если некоторые и оказывали помощь, то под большим секретом. Здоровые солдаты старались облегчить страдания больных товарищей. Всевозможными путями они доставали из лазарета иод п другие медикаменты. Забирались по ночам в сумки фельдшеров и все, что находили, употребляли на лечение больных.

Французские матросы в свою очередь стремились помочь, чем могли. Из своей судовой аптеки они приносили разные мази п потихоньку передавали нашим солдатам. Самодеятельная медицинская помощь принесла свои плоды: больные стали выздоравливать.

Но не все перенесли экзекуцию. Через три дня после порки опустили в океан труп солдата девятой роты Сергеенко, затем так же схоронили Кривопалова и Васильева. В следующие дни опускали за борт по два-три покойника. Пока доплыли до острова Цейлона, в море было сброшено одиннадцать трупов. И каждый раз ни один из офицеров при погребении не присутствовал. Не участвовал в похоронах и полковой поп. Свое отсутствие он объяснял тем, что умершие солдаты неповиновением начальникам прогневали бога, за что их души и пошли в ад…