вот ты какой человек, говорили эти глаза, вот то «чудо», которого я

так ждала. И когда после этого она отворачивалась и уходила, а муж

ее спрашивал: «Ты куда?», и она отвечала: «Снять свой маскарадный

костюм»,— вы понимали, что «кукольный дом» разбит, его уже боль¬

ше не существует. И не было тут ни споров и никаких разговоров о

том, как это Нора может бросить своих детей й уйти от мужа после

семи лет совместной жизни, после такого, казалось бы, счастливого

брака. Публике было в эту минуту ясно, что это была тяжелая ошиб¬

ка, этот брак, что счастья тут и не было никогда. Так играла Нору

только одна Дузе.

...Дузе было около четырнадцати лет, когда она приехала в Ве¬

рону. Ее день рождения пришелся в воскресенье, и как раз в этот

день ей пришлось играть Джульетту. У нее не было хороших кос¬

тюмов, было только одно очень простое белое платье. Она знала, что

Джульетта отправляется на бал. Как же ей быть? Она пошла на

рынок и купила сколько могла белых роз. Она потом сама расска¬

зывала, что этот день у нее остался навсегда в памяти. Она говорила,

что в этот день она поняла, что такое театр, и полюбила его на всю

жизнь. Ее поразило совпадение: ей в этот день минуло четырнадцать

лет — и Джульетте тоже было четырнадцать лет, и она жила в Веро¬

не. Это совпадение так поразило ее, что она вдруг почувствовала себя

Джульеттой. И когда она шла в театр, вся в мыслях о своей роли, ей

встретились чьи-то похороны. Весь гроб был покрыт белыми розами.

Она вдруг вскрикнула: «Это гроб Джульетты!»—и очень громко и

сильно расплакалась.

На сцену она вышла с розами в руках и при виде Ромео одну ро¬

зу уронила к его ногам... А во время сцены на балконе она оборвала

лепестки нескольких роз и осыпала ими голову Ромео. Все остальные

розы она положила на грудь умершего Ромео.

Так она играла Джульетту, когда ей было всего четырнадцать

лет. А когда я смотрела ее в Москве, ей было уже тридцать лет. Но у

нее была очаровательная деталь, говорившая о том, что шекспиров¬

ской Джульетте всего четырнадцать лет: Дузе в походке своей по¬

казывала, что Джульетта в первый раз надела длинное, со шлейфом

платье. Она оглядывалась радостно на свой шлейф, стараясь идти в

длинном платье так, чтобы оно ей не мешало. Словом, «девочка в

новом платье»—и это она играла прелестно. Потом очень сильно

провела монолог перед отравлением, и это было так сделано, что зри¬

тели начинали бояться за нее, не было бы здесь какого-нибудь обмана

или ошибки со стороны монаха — уж очень она ярко играла эту сце¬

ну, просто страшно становилось...

Внешность Дузе казалась всегда характерной именно для ее се¬

годняшней роли. Она точно гипнотизировала публику своим лицом и

фигурой, от нее нельзя было оторвать глаз, и, самое главное, она

каждый раз казалась совсем иной. И рост ее, на самом деле средний,

казался то высоким, то очень высоким. Это, конечно, зависело, не

от ее туалета, но главным образом — от ее настроения. Про ее наруж¬

ность всегда можно было сказать, что она и «типична» и «оригиналь¬

на». Ее нервное лицо освещалось не снаружи, а изнутри — в этом-то

и была ее особенность и высшая красота. Когда, бывало, опа взвол¬

нуется своей ролыо, каким-нибудь ее моментом, она совершепно

преображалась... На сцене, на глазах у публики, она краснела и блед¬

нела, а ведь это чрезвычайно много значит. У нее всегда все зависе¬

ло от данного настроения. А так, когда ее лицо ничего не выражало,

то это были только более или менее обычные черты лица и ярко вы¬

раженная усталость. Глаза — красивы и очень выразительны. Но ког¬

да где-то там внутри загорался огонек, тогда ее нельзя было узнать:

лицо Дузе становилось неотразимо, оно приковывало к себе в момент

ее творчества. Оно было молодо и красиво и всегда разнообразно.

Дузе не гримировалась, никогда не надевала париков, не надевала

корсета. У нее была такая сильная творческая воля, что ей служи¬

ло все ее существо: взгляд, губы, брови, лоб, каждое движение. У нее

была еще одна особенность — реквизит оживал в ее руках: цветы,

письмо любимого человека, обручальное кольцо Норы — все эти

вещи жили в ее руках.

Но самое главное, что ее отличало от всех актрис того времени,—

это то, что она играла не текст роли, а ее подтекст. К. С. Станислав¬

ский пришел к этому термину, когда стал ставить Чехова. На губах

Дузе вы читали не произнесенные ею слова, в ее глазах — не оформ¬

ленные в слова, но промелькнувшие мысли. Герхардт Гауптман ска¬

зал про нее: «Дузе — это само искусство, его олицетворение», а Бер¬

нард Шоу, сравнивая Дузе с Сарой Бернар, сказал: «Сара Бернар —

это изощреннейшее искусство, а Дузе — это сама жизнь».

...Я хотела рассказать еще о моих встречах с Дузе. В 1894 году

я с одной почтенной женщиной, моим большим другом, уезжала из

Люцерна, где мы прожили с нею недели две. Мы ехали в Бери. По

русской привычке я явилась на вокзал спозаранку. Сижу гам и вдруг

вижу какую-то невысокую женщину, очень просто одетую. Она так¬

же ждала поезда. И мне вдруг показалось, что это Дузе. Я обраща¬

юсь к своей спутнице и говорю: «Посмотрите, как эта пассажирка на¬

поминает Дузе». Моя спутница говорит: «Да... Я пойду к ней поближе

и посмотрю, она действительно очень похожа». Идет... И вдруг я

вижу, что она делает мне знаки, чтобы я к ней подошла. Я пошла, и

вдруг эта очень просто одетая женщина с радостной улыбкой протя¬

гивает мне руку. «Каким образом вы здесь?..»— спрашивает она меня

по-французски. Это действительно была Дузе. Я отвечаю ей, что еду

в Берн. «А вы?» — «А я еду домой, в Италию. Садитесь, до поезда

много времени, поговорим». И мы разговариваем. Опа спрашивает,

как я жила это время, как мое здоровье, словом, обо всем. И как-то

странно меня осматривает. А я ведь в это время уже была «актрисой»

и, стало быть, обращала внимание на свой костюм. Благодаря своим

частым поездкам за границу, я не очень «по-русски» была одета и

выглядела «не русской». Вместо шляпы на мне был надет темно¬

синий берет — тогда их не так часто носили, как теперь,— а вместо

пальто длинная дорожная тальма темно-красного цвета, суконная. Это

тогда было немножко «оригинально». Когда я заметила, как Дузе на

меня смотрит, я ее спросила: «Почему вы меня так оглядываете?

Вам не нравится, как я одета?..» — «Нет, это все очень хорошо и к

вам идет, но только немножко обращает на себя внимание».— «Да

ведь я же актриса»,— говорю я. «Вот именно поэтому вы и не должны

так одеваться... Зачем носить вывеску на себе. Актриса не должна

привлекать к себе внимание, когда она не па сцене». Я очень скон¬

фузилась и сказала, что у меня «для дороги» ничего другого нет.

Она засмеялась и сказала, чтобы я из-за этого не волновалась,

она просто высказала свое мнение. «По-моему, актриса в жизни

должна быть всегда незаметной...»

Моя жизнь сложилась так, что я после этого очень долго не вида¬

ла Дузе. Я работала в провинции, но бывала в Москве. Однажды я

узнала, что «с такого-то по такое-то» в Париже, в Театре Сары Бер¬

нар, гастролирует Элеонора Дузе. Это было в 1897 году. Мне удалось

вместе с матерыо поехать в Париж. Остановились мы в Отель де

Моску. Бегу в театр. Да, гастроли Дузе начинаются на днях. Хочу

взять билеты — их нет, все до конца гастролей распродано. Что же

делать?.. Недолго думая, пишу Дузе письмо: так и так, приехала со

старухой матерью, чтобы видеть ваши спектакли, а билетов нет. Не

будете ли вы так добры и не поможете ли вы мне как-нибудь, чтобы