вать поэту: «Восхитительно! Восхитительно! Признательна от всего

сердца».

Однако Д’Аннунцио был в какой-то мере наказан за свое не¬

терпение. Сара оказалась вынужденной отложить премьеру «Мертво¬

го города» на более поздний срок, чем предполагалось вначале,— до

21 января 1898 года, и за это время Элеонора Дузе смогла бы поста¬

вить пьесу в Италии.

И все же право первой постановки было предоставлено француз¬

ской актрисе, и это оставило в душе Дузе горький осадок. Ведь пред¬

полагалось, что постановка пьесы в Италии могла быть осуществлена

только после того, как она увидит свет на парижской сцене. Однако

Дузе не отчаивалась. Как это часто случалось с ней в минуты боль¬

шого горя, она замкнулась в себе, не проронила ни слова сожаления

и возобновила прерванные переговоры относительно предполагавше¬

гося ранее турне по Европе. Копенгаген был уже потерян, что каса¬

ется предложений Берлина и Петербурга, то она согласилась их

принять. С конца октября 1896 года Элеонора и Д’Аннунцио не об¬

менялись ни единым письмом, ни одной телеграммой.

Она достигла такой духовной и творческой зрелости, когда счастье

дарить себя искусству снова стало для нее единственным утешением,

и больше, чем когда-либо, она чувствовала, сколь невыносим для нее

старый репертуар. «Новая обстановка,— писал Пиранделло127,—

соответствовала переменам, происшедшим в личности Дузе, и она

почувствовала, что ее желания, ее стремления серьезного художника

не позволяют ей с ее новыми духовными запросами браться за старые

роли. Женская истеричность, припадки страсти, все эти маленькие

* Всеми правдами и неправдами (франц.),

капризы маленьких женщин, банальность повседневной Жизни, од¬

ним словом, все эти приливы и отливы европейского театра между

1870 и 1900 годом не удовлетворяли больше Элеонору Дуз/е. Ее душа

была предназначена для чего-то другого, для чего-то менее баналь¬

ного, matter of fact *, для чего-то более героического, для более благо¬

родного выражения жизни».

Она начинает поиски пьес, которые соответствовали бы ее духов¬

ным запросам, и для этого настойчиво обращается к тем, кто, как она

надеется, скорее всего, может помочь ей создать репертуар, более

значительный в художественном отношении. Однако на все ее робкие

просьбы об обещанных новых переводах шекспировских пьес Бойто

отвечает упорным молчанием. Перед тем как снова пуститься в стран¬

ствия, она писала Бойто, который жил в это время в доме Верди:

«...Вы живете в доме, где царят мир и покой, а я? Где нахожусь я?

Я должна уезжать... снова возвращаться... Доколе? И с мольбой про¬

тягивать руки в пустоту» **. В последние годы жизни опа снова

вернется к этим грустным раздумьям в письме к Джованни Папини:

«Если бы вы знали, какая это была для меня мука, эти бесконечные

и долгие поездки! На пароходе я чувствовала себя самой нищей из

эмигрантов. А когда я возвращалась, полная впечатлений и с полным

кошельком, тогда было еще горше!»

После краткого отдыха в Париже Дузе с 22 ноября по 1 декабря

1896 года гастролировала в Берлине. В письме, посланном из этого го¬

рода 26 ноября, она рассказывает Бойто о том, как, пытаясь следовать

его примеру, всю жизнь стремилась к внутренней гармонии, как во

имя совершенствования своего таланта, этого дара божьего, она,

жертвуя эфемерным счастьем в личной жизни, поднималась к истин¬

но свободной жизни, посвященной одному — служению искусству.

Со 2 по 31 декабря Дузе снова в Петербурге. Гастроли ее должны

были проходить в Малом театре. И уже за несколько недель до начала

ее гастролей нельзя было купить ни единого билета. К своему обыч¬

ному репертуару она добавила «Родину». Ей рукоплескали, ее вызы¬

вали бессчетное число раз, однако, как замечал один из рецензентов,

«успех был не того свойства, что прежде». Он утверждал, что «на этот

раз многие и не думали аплодировать, ибо забыли, что перед ними

актриса. Они так были захвачены горькой судьбой и страданиями

Магды, словно она была не героиней пьесы, а их знакомой, которая

открыла им свою душу. Какие уж тут аплодисменты! В антрактах

зрители молчаливо ходили по фойе, и если обменивались несколькими

словами, то о чем-нибудь постороннем, не относящемся к спек¬

таклю» .

28 декабря Дузе была удостоена величайшей чести участвовать в

спектакле «родина» в Александринском театре. Такой привилегии не

выпадало на долю ни одной иностранной артистке.

Из Петербурга она написала Бойто, между прочим упомянув о

том, что многие русские, главным образом женщины, спрашивают,

почему опа не привезла Шекспира. В связи с этим она перечитала

несколько сцен с Розалиндой («Как вам это понравится») и с Еленой

(«Конец — делу венец»). «Как прекрасно! Какая радость! Но там

есть интриги, которые надо уметь закрутить. Перечитайте Розалинду

и подскажите мне тон. Я ее вижу...» *. И в другом письме: «... Ты

читал Розалинду? Ну что? Какая любовь! Но мне кажется, ее очень

трудно будет поставить на сцене...» **. В своем следующем письме

из Петербурга она снова спрашивает у него совета, а из Москвы об¬

ращается с горячей просьбой к Панцакки 128, умоляя его перевести

для нее «дорогую «Анабеллу» Форда» 129. Ее охватило «безумное

желание» жить во времена Шекспира. А между тем у нее «перед

глазами мужчины (так называемые) во фраках и в белых галсту¬

ках...» «Таким образом Анабелла составит компанию Розалинде.

Я задыхаюсь, когда не работаю» ***. Но ни Бойто, ни Панцакки но

ответили ни слова. Совсем измучившись от напрасного ожидания,

смертельно устав от работы, она в конце концов, находясь в Москве,

слегла, что крайне разочаровало москвичей, и вынуждена была вер¬

нуться в Италию.

Там ее ждал сюрприз — Бойто прислал ей перевод шекспировской

пьесы, который она уже отчаивалась получить. Она ответила ему

27 марта из Санта-Маргерита: «Получила Розалинду. Вчера не рас¬

ставалась с ней всю ночь. Теперь, когда она у меня вся целиком, мне

кажется, что в пьесе вовсе нет интриги. Может быть, это будет просто

потерянное время».

Между тем, несмотря на предательство и тягостный опыт прошло¬

го, Дузе все же не отказывалась от «Мертвого города». 28 марта она

направила Адольфо Де Бозису проект договора между ею и Габриэле

Д’Аннунцио, по которому обязалась отдавать поэту двадцать пять

процентов с каждого кассового сбора и десять тысяч лир компенсации

в случае, если бы она не захотела или не смогла поставить трагедию

до конца текущего столетия. В конце марта или в первых числах

апреля, после вмешательства Жозефа Примоли, известного тем, что

он всегда брался мирить людей искусства, когда между ними возника¬

ли всякого рода недоразумения, что бывало нередко и между Дузе и

Д’Аннунцио, произошло их примирение. Через несколько дней после

этого в Альбано поэт прочитал Элеоноре «Мертвый городV и увлек ее

своим проектом создания театра, который он предполагал воздвигнуть

на берегу озера Альбано, театра поэтического, свободного от всяких

спекулятивных соображений, где кроме его пьес ставились бы клас¬

сические греческие трагедии и произведения современных драматур¬

гов, достойные этой чести. Для драматического театра, неуклонно

идущего к упадку, он явился бы некоторым подобием того, чем для

театра музыкального стало детище Вагнера, созданное им в Бай¬

рейте.

Элеонора ликовала. Это было то, о чем она страстно мечтала дол¬

гие годы. Она родилась вместе с новой Италией, выросла вместе с ней,

хорошо помнила, какое большое значение имело сценическое искус¬