Скандал набирал обороты, и в январе, когда Конгресс собрался после каникул, сенаторы с неохотой решили создать комиссию, дабы расследовать действия одного из своих коллег. Была назначена дата слушаний, но сенатор Роберт Эф. Эймс подал в отставку, не дожидаясь их начала. Пару недель спустя министерство юстиции заявило, что имеющихся в его распоряжении материалов недостаточно для возбуждения уголовного дела. Еще через два дня сенатор Эймс оставил свою жену-миллионершу и поселился с двадцатисемилетней блондинкой, сотрудницей лоббистской фирмы, которая вроде бы и передала ему взятку. Сенатору только-только стукнуло пятьдесят два.

— Он мертв, — я закрыл досье. — Его просто забыли похоронить.

Сайз покачал головой.

— Совсем нет.

— Почему?

— Во-первых, почему он взял эти пятьдесят тысяч? У него были деньги. Жена подарила ему миллион на сорокалетие.

— Может, он его потратил?

— Что-то и потратил, но далеко не все. Если он не нуждался в деньгах, зачем ему взятка?

— Может, он ее не брал.

— Ерунда, — отрезал Сайз. — Взял.

Я оглядел кабинет Сайза. Не скажешь, что принадлежал он знаменитости национального масштаба, человеку, который берет три тысячи долларов за выступление, если у него находится для этого время. Контора его располагалась на Пенсильвания-авеню, в квартале от Белого дома, на шестом этаже довольно-таки нового здания. Мэйбл Синджер хозяйничала в приемной.

Левая дверь вела в комнату, где трудилась шестерка репортеров. Вторая, за ее спиной — в кабинет Сайза, устланный зеленым синтетическим ковром. Перед столом стояли шесть стульев с обивкой из зеленой синтетики, на одном из которых я и сидел. Обстановку дополняли зеленые занавески да механическая пишущая машинка на отдельном столике. Ничего более. Стены не украшали фотографии Сайза и его знакомых президентов.

Я встал.

— Понятно. Вы хотите знать все, от начала и до конца.

— Совершенно верно.

— Сколько времени в моем распоряжении?

Он пожал плечами.

— Сколько потребуется.

— А если я ничего не найду?

— Найдете. Вы забыли, что я никогда не ошибаюсь.

— Вы правы. Забыл. Я могу работать дома?

— Если хотите, мы поставим вам стол, — он кивнул в сторону комнаты, где работали репортеры.

— Нет, благодарю.

— Есть еще вопросы?

— Только один. Когда у вас получают жалование?

— Каждые две недели.

— Отлично. В день выплаты и увидимся.

Три недели спустя телефон зазвонил в тот самый момент, когда Мартин Рутефорд Хилл, сощурившись и с улыбкой на мокрых розовых губах, тщательно прицелился и вывалил миску с овсянкой на Глупыша, моего кота. Глупыш, пятилетний, пятнадцатифунтовый бутуз, лизнул овсянку, понял, что она ему не по нутру, прыгнул на высокий стульчик, на котором сидел двухлетний Мартин Рутефорд Хилл, и шлепнул его лапой по носу. Ребенок завопил. Глупыш плотоядно ухмыльнулся, спрыгнул со стульчика и ретировался в гостиную, клацая когтями по линолиуму кухни. Тем и завершилась очередная стычка в войне, где не могло быть победителей.

Я сложил «Вашингтон пост», посмотрел в потолок, крикнул отсутствующей мамаше: «Возьмешь ты, наконец, этого паршивца»! К Мартину Рутефорду Хиллу я обратился с другими словами:

— Замолчи! Тебе же не больно!

Ребенок продолжал вопить и бросил в меня пластиковой ложкой, когда я взялся за трубку настенного телефона.

— Слушаю.

— Мистер Лукас? — женский голос.

— Да.

— В конторе Френка Сайза мне дали ваш домашний номер, — голос молодой, решил я, его обладательнице никак не больше двадцати пяти.

— Чем я могу вам помочь?

— Меня зовут Каролин Эймс. Я дочь Роберта Эймса.

— Слушаю вас, мисс Эймс.

— Вы всех расспрашиваете о моем отце, — она не обвиняла меня, лишь констатировала факты. Возможно, тем же тоном она сообщила бы кому-либо о смерти ее любимого щенка.

— Да, задаю разные вопросы. Кстати, мне есть что спросить и у вас.

Последовала короткая пауза.

— Вы — честный человек, мистер Лукас?

— Стараюсь быть им, — теперь паузу пришлось выдерживать мне. Пришлось подумать, прежде чем отвечать на этот вопрос, поскольку ранее меня об этом не спрашивали.

— Если вы получите материалы, раскрывающие правду о моем отце, вы их используете в своей работе?

— Да, — тут уж я не колебался. — Несомненно.

— А Френк Сайз их опубликует?

— Да, я уверен в этом практически на сто процентов.

— Даже, если они докажут, что он солгал?

— Вы имеете ввиду Сайза?

— Да.

— Обычно он признается, если в чем-то дал маху. Причем делает это даже с радостью.

— В данном случае никакой радостью и не пахнет.

— Это точно.

Вновь она помолчала, а заговорила уже другим тоном, словно читая по бумажке или повторяя заученный текст.

— У меня есть информация, доказывающая, что мой отец стал жертвой обстоятельств. Пленки, документы, мои показания на пятидесяти страницах. Для того, чтобы смыть пятно с честного имени моего отца и возложить вину на тех, кто того заслуживает, я готова передать эти материалы вам, в три часа дня.

Она записывает наш разговор, догадался я, а потому постарался не говорить лишнего.

— Я готов взять у вас эти материалы. Где мы встретимся?

Она назвала уличное кафе на Коннектикут-авеню, недалеко от отеля «Шорхэм».

— На улице? — уточнил я.

— Да, на улице. Я хочу, чтобы вокруг было много людей.

— Как я вас узнаю?

Она коротко описала себя и добавила: «Я буду с зеленым „дипломатом“», — после чего повесила трубку.

К тому времени уже появилась отсутствовавшая мамаша и теперь она убирала овсянку, вываленную Мартином Рутефордом Хиллом на пол. Малыш с интересом наблюдал за телодвижениями Сары Хилл, а когда она закончила и поднялась, улыбнулся, сказав: «Глок».

— С «глоком» разберемся позднее, — она посмотрела на меня. — Кто победил, этот чертов ребенок или тот чертов кот?

— Я зафиксировал ничью.

— Он хоть съел большую часть овсянки.

— И не расстался бы с остальным, если б был голоден.

— Хочешь еще кофе? — спросила она.

— Не откажусь.

Сара наполнила мою чашку, налила кофе и себе. Села за круглый кухонный столик, держа чашку обеими руками, и уставилась на сад, начинающийся за большими стеклянными дверями. Садом занималась только она, и там уже цвели кизил и азалии. Потом должен был прийти черед роз и жонкилий. Траве в саду места не нашлось, Сара отдавала предпочтение цветам и кустам, меж которыми неторопливо вилась выложенная кирпичами дорожка. Три старых ели обеспечивали тень.

— Алтей розовый, — вырвалось у Сары. Я повернулся к стеклянным дверям.

— Где?

— В углу у кизила.

— Ты права. Ему там самое место.

— В них можно ловить пчел?

— В цветках алтея?

Она кивнула.

— Зажать лепестки и слушать, как они жужжат внутри.

— А что потом?

— Полагаю, выпустить их. Впрочем, мой брат давил их ногой.

— Я всегда думал, что он очень злобный тип.

Сара Хилл и я жили вместе чуть больше года. Познакомились мы в один из субботних дней в библиотеке Конгресса и я пригласил ее к себе, пропустить стаканчик, а потом она осталась, на следующей неделе перевезя свои книги, ребенка и фотокамеры. Без особого обсуждения мы разделили домашние обязанности: она занималась садом и прибиралась по дому, а я готовил ужин, если она давала понять, что ей заниматься этим не хочется. Я также ходил за покупками, пока она не поняла, что толку от меня мало. Я покупал не то, что нужно, а что захочется.

Сара была фотографом, специализирующимся на так называемых неформальных портретах. Ее услуги находили спрос у многих организаций, расположенных в Вашингтоне, которым для рекламы требовались фотографии чиновников и членов совета директоров. И зачастую, используя лишь старенькую «лейку», Сара создавала удивительные портреты, на которых мужчины и женщины средних лет, ворочающие многомиллионными суммами, выглядели мудрыми, добрыми и человечными. Она настояла на том, чтобы ежемесячно вносить двести долларов на домашние расходы. Я относил их в банк и клал на накопительный счет Мартина Рутефорда Хилла.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: