Последняя свеча на койке Беливеля

Угасла... и луна кидает медный свет

На койки белые и лаковый паркет.

Вдруг шорох! слабый звук! и легкие две тени

Скользят по каморе к твоей знакомой сени...

...............................................................

Но вот, подняв подол рубашки,

Один из них открыл атласный зад и ляжки.

И восхищенный х@@, как страстный сибарит,

Над пухлой ж@@ою надулся и дрожит...

Здесь обычная лексика любовной лирики «поэтов пушкинской поры» - «луна», «легкие тени» сочетается с обсценным описанием гомосексуального соития, что создает эффект именно пародирования Лермонтовым классической любовной лирики.

Мы выяснили, что гомоэротика отнюдь не была Лермонтову чужда. Теперь самое время вернуться к «Маскараду». Итак, давайте с некоторой смелостью предположим, что в компанию карточных игроков, которая ему вовсе не нравится, и, по его мнению, состоит из глупцов и мелких подлецов, Арбенин, занятый «любовью» к жене (мы еще увидим, какая это «любовь»), приехал ради молодого князя Звездича. Но что же такое этот Звездич? И случайно ли Лермонтов как бы поставил его «в пару» с баронессой Штраль, умницей, интеллектуалкой, читательницей крамольных в России романов Жорж Занд? В рассуждениях баронессы содержатся элементы социальной критики:

...Что ныне женщина? создание без воли,

Игрушка для страстей иль прихотей других!..

Баронесса дает краткую емкую характеристику князю Звездичу, она знает ему цену; знает, что ее чувство к нему вызвано отнюдь не его высокими душевными качествами, которых нет. А чем же вызвано? Моралист Арбенин утверждает, в то же время как бы требуя объяснений:

Лишь объясните мне, какою властью

Вот этот купидон - вас вдруг околдовал?

Зачем, когда он сам бесчувствен, как металл,

Все женщины к нему пылают страстью?

Кажется, Арбенин излишне суров к Звездичу; тот вовсе не холоден, а скорее подростково горяч, любой «прелестный ротик» его тотчас воспламеняет; ему, в сущности, все равно, Нина, или баронесса, или другая какая, были бы «прелести твои» и чтобы «схватить и кончить дело». Но ключевое слово в монологе Арбенина – «купидон», то есть... красавец. Но как же баронесса характеризует Звездича?

Ты! бесхарактерный, безнравственный, безбожный,

Самолюбивый, злой, но слабый человек;

В тебе одном весь отразился век,

Век нынешний, блестящий, но ничтожный.

Наполнить хочешь жизнь, а бегаешь страстей.

Все хочешь ты иметь, а жертвовать не знаешь;

Людей без гордости и сердца презираешь,

А сам игрушка тех людей.

Оставим в стороне характеристику века; век, в котором живешь, всегда самый что ни есть дурной. Религия, похоже, не очень волнует Лермонтова, во всяком случае, в этом произведении. Что до остального, баронесса, пожалуй, в своей емкой характеристике князя несколько сгустила краски. Бесхарактерный, слабый, самолюбивый? Да, пожалуй. Но, конечно, не злой, хотя и не умеющий испытывать те самые «страсти». Безнравственен ли Звездич? На первый взгляд, да. А если приглядеться повнимательнее, то нет, князь не безнравственен, он (в отличие от Нины, кстати)... простодушен! Размышления – отнюдь не его конек; в их с баронессой «паре» носительницей «мужского ума», конечно, выступает она. Зато князь безусловно красив (купидон) и храбр – свои эполеты он «достал с честью», «заслужил не бегством от врага». Но неотъемлемой составляющей этой храбрости служит импульсивность. Вот князь проигрался и совершенно ясно, что возвращаться за игорный стол едва ли имеет смысл, но он не способен анализировать и скоро решается: «Ну, сяду...». Совсем по-ребячески простодушно-инфантильно он рассказывает и Арбенину, и баронессе историю с браслетом. Получив от Арбенина пощечину и отказ драться на дуэли, Звездич, не задумываясь, пытается ему хоть как-то отомстить:

Я расскажу, что с вашею женою –

О, берегитесь!.. вспомните браслет...

Собственно, это простодушие в сочетании с внешней красотой и храбростью и привлекает к Звездичу не только светских дам, но и... Арбенина. Молодой, красивый, храбрый, глупый вообще-то – да это же... Грушницкий глазами Печорина. «Отелло не ревнив, он доверчив», - обнаружил Пушкин. Князь Звездич – не безнравственен, он простодушен, то есть попросту глуповат; этим-то в сочетании с красивой внешностью и привлекателен для умных мужчин и женщин.

Но вот моралист Арбенин отыграл проигранные Звездичем деньги, прочитал ему порцию нотаций, надавал советов и предложил поехать в маскерад (мы еще увидим, что это за место – «маскерад у Энгельгардта»). Вроде бы Арбенин намеревался «отдохнуть в толпе», но почему-то не получилось:

Они все чужды мне, и я им всем чужой.

И снова невольно думаешь: как странно – человек, увлеченный любовью к жене, почему-то с ней разлучен, отправляется в общество игроков в карты, и затем –

Арбенин - Звездичу:

Рассеяться б и вам и мне не худо.

Ведь нынче праздники и, верно, маскерад

у Энгельгардта...

Князь рад сопровождать своего старшего друга.

В толпе «чуждых» Арбенин продолжает опекать Звездича, фактически хочет угостить его любовной интрижкой, подобно тому, как Михаил Кузмин угощал, как пирожным, своего «Юрочку» Юркуна хорошенькой Ольгой Гильдебрандт-Арбениной (вот странное совпадение!). Но, конечно же, никаких серьезных отношений простодушный «мальчик» не должен иметь.

Но несколько слов об отношении Арбенина к окружающим, к этой самой толпе, которая «пестреет и жужжит» перед ним. Конечно, симпатизирующий своему герою автор сделал все возможное для доказательства того, что «толпа» состоит из «жалких ничтожных личностей» (см. «Золотой теленок» Ильфа и Петрова). Но ведь никакого иного общества, кроме пресловутого «света» Арбенин не знает; он не Константин Лёвин, не противопоставляет растленный «свет» добродетельным пейзанам. Нет, это не «свет» презирает Арбенин, он просто-напросто людей не любит. Конечно, подобную мизантропию пушкинский Онегин и лермонтовские Печорин и Арбенин во многом позаимствовали у героев Байрона.

Собственно, первоисточником этой мизантропии является христианская традиция выражения презрения к тварному, мясистому, этому самому «реальному миру»; мир этот в традиции западноевропейского христианства презирался и осмеивался в стихах, фарсах, мистериях и моралите; мир этот с его священнослужителями, с его сниженными представлениями о высоком божественном, c его женщинами, судопроизводством и всем прочим был категорически дурен. Но уже в эпоху Возрождения причина презрения к миру, то есть глубокое религиозное чувство было забыто; осталось лишь само презрение; зачастую ничем не мотивированное, кроме тяжелого характера персонажа. В строгом русском православии презрение и осмеяние тварного мира делегировались отнюдь не карнавалу, не какому-то общему глуму, но определенной личности, юродивому, принявшему на себя этот духовный подвиг – быть «насмешником над миром» и самому подвергаться насмешкам и издевательствам. Любопытно, что последним в западноевропейской литературе автором, четко сознававшим причину и цель презрения и осмеяния тварного мира, был Франсуа Вийон; это может показаться странным, но его образ, встающий из стихов и судебных дел, явно тяготеет к традиционному для балканско-русской традиции образу юродивого, то есть истинного воплощения Христа.

Интересна совершенно русская черта в байроническом по сути мизантропе Арбенине: он ведь ненавидит «маскерад»; эта ненависть ко всяческим развлечениям свойственна русской литературе, начиная от протопопа Аввакума, поколотившего скромную группку скоморохов.