Ритуальное омовение жениха, столь же ритуальное бритье и (в некоторых местностях) раскраска выбритого лица, облачение жениха в пышный костюм, поднесение ему нарядного, „парадного“ оружия должны быть, конечно, отнесены к дружинной обрядности, откуда и попали в обрядность свадебную. В известных нам элементах воинского костюма и прически средневекового дружинника обращают на себя внимание знаменитые „косы“, „косицы“, „длинные прядки“ (в Болгарии эти косицы юношей сохранялись до начала XX века во многих местностях). К сожалению, сегодня едва ли возможно установить, какие внутридружинные отношения маркировались деталями костюма, украшениями, разновидностями причесок. Вероятно, более длинная косица (близкая к девичьей) указывала на функцию „меньшого брата“ в дружинной паре…

Здесь, конечно, хочется сделать короткое отступление и, что называется, „поставить вопрос“ о функции так называемых „украшений“ в костюме, внешнем виде воина-дружинника. Разумеется, исследователи и интерпретаторы материальной культуры не могли не обратить внимание на серьги, кольца, браслеты, ожерелья, находимые постоянно в языческих погребениях средневековых воинов-дружинников. В дошедших до нашего времени изображениях особенно бросаются в глаза браслеты и серьги… „… Рисуя облик древнерусских воинов IX — начала XI вв., нельзя не упомянуть украшений — гривн, браслетов, фибул скандинавского и восточноевропейского типов, застежек кафтанов и поясов с металлическим узорным набором степного происхождения, которые завершали столь разнохарактерные, но этнический выразительные образы…“

Как видим, М.В. Горелика, занимающегося историей средневекового оружия, даже и не очень интересует внешний вид воинов; для него, как и для многих других историков, внешний вид, одежда и украшения воинов — некая „завершающая деталь облика“, и все же, попытки тщательного описания и анализа всей этой „воинской украсы“ могли бы многое открыть, рассказать о внутридружинных отношениях и, в частности, именно о „паре“ — основной ячейке дружины. Трудно себе представить, чтобы воин-дружинник просто-напросто обвешивал бы себя украшениями „для красоты“, что называется. Конечно, в средневековом обществе, пронизанном ритуализацией, ношение всех этих воинских браслетов, колец и серег должно было быть регламентировано и имело функциональный смысл, длина косицы или прядки, ношение браслета на правой или на левой руке и т.д. всё это могло указывать на положение воина „в паре“, на „старшего“ или „младшего“. Возможно, число и ценность украшений маркировали отношения в паре — могли указывать на то, что в паре лад, согласие. Можно предположить существование ритуала подношения „старшим“ воином определенных „смысловых“ украшений „младшему“. Важны были, конечно, и детали татуировки (раскраски). Тот же Ибн Фадлан сообщает, что русы были покрыты татуировкой „от края ногтей до шеи“…

Вероятно, некоторое представление о ритуалах оформления пары“ нам могут дать известные „сокровища скифских курганов“. Вспомним хотя бы великолепное изображение IV века до н.э. (Крым). Двое воинов, нежно припав друг к другу, держат один сосуд в форме рога. Они как бы трутся носами (у многих этнических объединений подобное трение носами играло роль… поцелуя), лица замерли в этом выражении блаженного экстаза. И, разумеется, для скифских изображений характерна именно „пара“…

Но вернемся все же на болгарскую свадьбу… Наконец приходит время дружине жениха отправляться за невестой. Еще в начале XX века „поезд жениха“ представлял собой некое „воинское объединение“ — нарядные вооруженные мужчины двигались верхом под гром выстрелов (сабли уже вышли из домашнего обихода). Гремят барабаны и трубы, вьются стяги. Поезд жениха традиционно именуется „поход“, „войска“. Иногда перед выступлением исполняется общий мужской танец (бытующий у многих народов), вариант разомкнутого хоровода, некоего общего мужского объятия — мужчины танцуют, крепко обняв друг друга за плечи. В этот танец зачастую входит и мотив парности: выступив из хоровода двое юношей имитируют как бы поединок, некое соревнование в прыжковой технике, и завершают короткий парный танец объятием…

Е.М. Мелетинский полагает свадьбу достаточно молодым ритуалом. Что касается балканской свадьбы, то вполне возможно предположить, что ритуалы предсвадебной обрядности, связанные с женихом, и представляют собой дружинную в основе своей обрядность. Вспомним снова мотив профанации брака гетеро, который отчетливо прослеживается в поздних „солдатских“ песнях — „настоящей женой“ оказывается сабля, пушка, ружье. Любопытно было бы проанализировать, насколько профанируются при этом возможности сугубо сексуальной реализации отношений гетеро. Несомненно, что чем более древен текст или обряд, имеющий в своей основе воинскую, дружинную обрядность, тем более должны быть в нем выражены мотивы осмеяния репродукции, репродуктивного цикла; то есть мотивы издевательства над сексуальными отношениями, приводящими к деторождению, осмеяние беременности, лактации…

Четко ощущаются эти мотивы опять же в балканских „ряжениях“. Балканские ряженые — непременно „чета“ — дружина. Изначально это, конечно, мужская (или — редко — девичья) дружина. Смешанные хождения начинают практиковаться лишь с конца первой половины XX века. Ряжением сопровождаются многие праздники, практически любая обрядность включает в себя появление дружины ряженых. Дружина обходит село, жители обязаны „по обычаю“ предоставить ей пищу. Еще в двадцатые годы XX века практиковался уход дружины за пределы „своего“ населенного пункта и столкновения, драки дружин разных деревень. В составе дружины непременно оказывались мужчины, переодетые в женское платье и с достаточно грубой откровенностью и несомненным издевательством изображающие беременность, роды, кормление грудью… Любопытно, что в некоторых местностях Западной Болгарии „глава дружины“ выводил из толпы на улице, или из дома, куда вошли дружинники, юношу или подростка, и вынув деревянный большой фаллос из-под одежды совершал прилюдно имитацию coitus per anum; после чего молодой человек присоединялся к дружинникам. Иногда подобный фаллос заменялся деревянной саблей (вспомним песенный перевертыш, где сабля, ружье — это „жена“). Игровой мотив „воскрешение убитого“ включает в себя момент, когда один „дружинник“ дует другому ниже спины…

Но если уж мы забрались на Балканский полуостров, побудем там еще немного. Конец ХVIII — первая половина XIX века характеризуются в Османской империи политической нестабильностью. В результате сформировались разбойничьи банды — „четы“, дружины, грабившие мирное население. Попытки многих болгарских, югославских, советских историков преобразить в своих трудах разбойников-дружинников в „борцов против ига“ совершенно не выдерживают критики. Слишком многочисленны фольклорные свидетельства наподобие следующего:

Знаю я все горные дороги.

Жду купцов сараевских в засаде,

Отбираю серебро и злато,

Бархат и красивые одежды,

Одеваю я себя с дружиной.

Научился я сидеть в засаде,

Гнаться и обманывать погоню…

Если русские „разбойничьи“ песни — отголосок „дружинной древности“, то в песнях балканских много интересных живых подробностей ввиду фактически недавнего бытования архаизированных структур четнического, гайдуческого дружинного полководчества.

Вот некоторые любопытные мотивы болгарских гайдуцких песен:

Дружинники убивают жениха, делают невесту „общей партнершей“. Один из них (глава) желает иметь ее единолично, то есть как бы хочет сочетаться с ней оскорбительным для дружины брачным союзом, дружинники убивают женщину. Этот сюжет хорошо известен в разных вариантах и в русском фольклоре (вспомним песни о Степане Разине). Для нас сейчас важно в этом сюжете подчеркивание того, что для дружины оскорбителен моногамный союз гетеро одного из дружинников. Разрушение подобного оскорбительного союза производится посредством убийства женщины.