("Битва", 1982)
Возможно, это уже был момент, когда я почти понял КАК. Благодаря изданию поэмы в "Литературных памятниках", где все существующие слои ее оказались напечатанными последовательно, что и позволило представить себе ВСЮ поэму исходящей из ТОЧКИ. "...текла Нева. Смиренный чeлн..." Это уже не Лева, а я сам додумался... Сдаваясь перед непостижностью поэмы, я упираюсь в мечту о неком "сидироме", где все слои поэмы проявились бы сквозь друг друга на экране, как в моем мозгу, проявляясь от 6 октября 1833 года в окончательный текст. Думаю, именно непостижность стала бы доступной.
4
Цепочка преследования разрасталась. Петр-Петербург-Фальконет-Пушкин-бедный Евгений-я сам... Тайна первого петербургского текста лишь углублялась. В 1969 году я задумал отправить потомка своего героя на времялете из 2099 (в канун 300-летия) в пушкинскую эпоху подглядеть, как это делалось...
"Впереди слабо светилось окно. Там, за ним, писался сейчас "Медный всадник"! <...> Да, горела свеча... да, лежал на крошечной коечке человек и так стремительно писал, будто просто делал вид, будто проводил волнистую линию за линией, как младенец... Как причудливо был он одет! В женской кофте, ночном колпаке, обмотанный шарфом... Но это был не Пушкин! Младенец был бородат и время от времени свою бородку оглаживал и охаживал, а потом снова проводил свою волнистую линию по бумаге".
("Фотография Пушкина", 1985)
Слишком просто! Но об этом и был рассказ, что попытка узнать, как Пушкин написал поэму, столь же доступна, как и попытка его сфотографировать.
5
Резо Габриадзе это отчасти удалось. Взяв себе в наперсники Пушкина-рисовальщика, он стал исследовать его творчество кончиком пера No 86. Нарисовать коня, а тем более всадника - экзамен для рисовальщика! Среди сотен его рисунков с Пушкиным есть несколько легких шедевров, запечатлевших творческий процесс... Вот Медный Всадник скачет по листу его рукописи... Вот он скачет между Пушкиным и прекрасной дамой... Вот он скачет на его цилиндре... Вот Пушкин расслабился, лег на спину, руки за голову, нога на ногу - и тут нет покоя! - Медный Всадник гарцует у него на колене. Вот Пушкин уже сам на коне, сам Медный Всадник...
Ни одной ошибки в образе!
Так родился замысел цикла открыток "Как писался "Медный всадник"": с одной стороны его картинка, с другой - мой текст. Издать не удалось.
6
Осенью 1996 года мне повезло преподавать в Принстоне. Поскольку я был ненастоящий профессор, а то, что называется visiting, мне было позволено прочесть самый своевольный курс по Пушкину. И я рискнул перед десятком благожелательных аспирантов (в основном русского происхождения, знавших и любивших Пушкина не менее меня) прочесть Пушкина вспять: от смерти к рождению, воскрешая его, а не хороня. То была давняя моя мечта, поддержанная идеями нашего сокровенного философа Федорова, мечта, которую мне не удавалось (да и не удастся) осуществить в письменном виде. Мы читали Пушкина от "Письма Ишимовой" к лицейским стихам, все более увлекаясь. Тезисы и постулаты, провозглашенные во вводной лекции, о единстве ВСЕГО пушкинского текста наглядно подтверждались. Особенно подтвердился постулат о памятливости Пушкина в отношении всего своего текста, опубликованного и неопубликованного, законченного и незаконченного; о безотходности его производства. Это было, конечно, преувеличение, что я прочитал всего Пушкина в 1949 году... так, в 1996-м я многое читал впервые.
Свод неба мраком обложился;
В волнах варяжских лунный луч,
Сверкая меж вечерних туч,
Столпом неровным отразился.
Качаясь, лебедь на волне
Заснул, и все вокруг почило;
Но вот по темной глубине
Стремится белое ветрило,
И блещет пена при луне;
Летит испуганная птица,
Услыша близкий шум весла.
Чей это парус? Чья десница
Его во мраке напрягла?
Их двое. На весло нагбенный,
Один, смиренный житель волн,
Гребет и к югу правит челн;
Другой, как волхвом пораженный,
Стоит недвижим; на брега
Глаза вперив, не молвит слова,
И через челн его нога
Перешагнуть уже готова.
Плывут...
<............................................>
...И входит медленной стопой
На берег дикий и крутой.
Кремень звучит, и пламя вскоре
Далеко осветило море.
Суровый край! Громады скал
На берегу стоят угрюмом;
Об них мятежный бьется вал
И пена плещет; сосны с шумом
Качают старые главы
Над зыбкой пеленой пучины;
Кругом ни цвета, ни травы,
Песок да мох; скалы, стремнины
Везде хранят клеймо громов
И след потоков истощенных,
И тлеют кости - пир волков
В расселинах окровавленных.
("Вадим", 1822)
Писанное в инерции романтических поэм, подобное начало вполне могло показаться Пушкину несколько вялым и закономерно было заброшено. Соблазнительная география "Юг-Север" не сработала. Остался Юг, качественно по-новому завершенный "Цыганами". Но что же "Вадим", как не попытка описать петербургскую землю до Петра! "Чей это парус? Чья десница?.."
На берегу пустынных волн...
Если бы я был настоящим пушкинистом, я бы и то не доказал, что эта незрелая попытка не является непосредственной предшественницей прославленного Вступления.
7
Неумолимо приближался 1999 год, мстя Александру Сергеевичу очередной, хотя и последней в этом веке и тысячелетии, идеологической расправой. Я торопился со своей лептой. Проектов было слишком много. Не все удалось...
Не нашлось денег на наши с Резо Габриадзе "Мифологические опыты", зато, с помощью М. Н. Виролайнен и О. В. Морозовой, успело "Предположение жить, 1836". Блестящий наш с Резо проект кукольного спектакля "Метаморфозы" в Веймаре - о не убитом, а счастливо бежавшем из России Пушкине - тоже в последний момент не задался, зато 10 мая 1998 года, совершенно неожиданно, в Нью-Йорке, воплотилась давняя мечта сделать пушкинские черновики доступными широкой публике с помощью... джаза! Черновик, как-никак, первый отпечаток вдохновения гения, а что еще требуется для джазовой импровизации? Черновик (тоже blасk, черновик Пушкина - русский Аfrоаmеriсаn) через месяц мы играли уже на филфаке Петербургского университета: из окна, через Неву, был виден Медный всадник, пришлось его и читать:
Он был чиновник небогатый,
С лица немного рябоватый...
Публика нам поверила: что правда, то правда.
8
Что получается, то получается. Не то, что думал.
Прозаик Игорь Клех, с которым мы работали над сценарием телефильма "Медный Пушкин", торопясь все к тому же 6 июня 1999 года, привел вдруг издателя "Библиотеки утопий" Бориса Бергера. Заказчик требовал немедленно новый текст "про Пушкина". Инерция предъюбилейной гонки была так велика, что я тут же смонтировал ему некий коллаж о "Медном всаднике" на основе наших с Резо затей. Мы расстались восхищенные такой скоростью. Ровно через час издатель позвонил, рыдая: у него украли портфель, в том числе с моей рукописью. Горе его показалось мне неподдельным, я восстановил текст. Самое удивительное, что он-таки оказался деловым человеком и опубликовал его. Это такой полиграфический постмодернизм, что прочитать текст невозможно.
Пора было начать разбираться в собственном тексте.
То есть обратиться к Пушкину.
"<...>Что это у вас? потоп! ничто проклятому Петербургу! voila unе bеllе оссаsion a vos dаmes dе fairе bidet. II Жаль мне Цветов Дельвига; да надолго ли это его задержит в тине петербургской? Что погреба? признаюсь, и по них сердце болит. Не найдется ли между вами Ноя, для насаждения винограда? На святой Руси не шутка ходить нагишом, а хамы смеются. Впрочем, все это вздор. А вот важное: тетка умерла!"