Я открыла дверь. На крыльцо как раз поднялась Лилия Оливер. Её выписали из больницы, и она первым делом пришла ко мне, но принесла с собой дурные вести:

— Пастух сегодня с дыркой голове в канаве, что напротив сельсовета, нашел разутого, в заштопанном носке пропойцу Вислюкова на рассвете.

— Убили Яна?

В моей душе опять переполох. Хосе Игнасио мгновенно изменился в лице. На нём попеременно оставляли отпечатки удивление, жалость, непонимание, подозрительность и тревога. Все эти же чувства поочередно нахлынули и на меня, как холодные морские волны на горячие прибрежные камни. Эти неистовые высоченные волны вдавливали меня в пол, но я отчаянно сопротивлялась:

— Не может быть! — закричала я в ужасе. — Что же это творится такое?

— Злого джина из лампы старинной будто выпустил некий шельмец; или шельма готовит на ветках крапивы приворотное зелье из мертвых сердец.

Голос Лилии тягучий и приглушенный взбудораживал до дрожи в коленях. Хосе Игнасио будто спросонья смотрел на неё с недоумением:

 — Какая гадость! — заговорил он взволнованно. — Да расскажи же нормальным языком, что произошло!

Лилия молча повела плечами и стала ногтем царапать облупившуюся краску на дверном косяке, потупив взор.

— Вы никогда не играли в литературные игры? — вдруг спросила она обычным человеческим языком, без ямбов или хореев, без рифм, сравнений и метафор. — В «Мафию», например?

Хосе Игнасио в замок сложил руки на уровне груди, защелкал суставами и задумчиво ответил:

— Надо быть больным на всю голову, чтобы играть в такие игры, совершая реальные убийства.

— Вислюков — второе убийство за неделю, — Лилия повела бровями и прищелкнула языком. — А смертей могло бы быть в два раза больше, если бы мы с Дашей выпили по бокалу коньяка. Никто бы тогда нас не спас, и мы бы сейчас здесь не стояли. Кто-то затеял эту игру, и я уверена, что вы, — она обвела нас двоих взглядом, словно рисовала большое сердце, — вы имеете прямое отношение к этой истории. До вашего появления в посёлке было тихо и ничего не предвещало калейдоскопа убийств. Подумайте, кто из вас кому-то наступил на больной мозоль?! А может это ты, Хосе Игнасио, задумал отомстить Намистиным, но что-то пошло не по плану?! — она засмеялась, переведя свои слова в шутку, но намёк был ясен как солнечный день.

— Я не играю в подобные игры, Лилия, — уверил Хосе Игнасио грозным тоном. Его задело обвинение, но он не стал распыляться и приводить аргументы — лишь эмоционально изобразил возмущение жестами и мимикой.

— А кто-то играет! — продолжила Лилия. — И этот кто-то зачем-то снял с Вислюкова обувь и один носок, огрел по голове чем-то тяжелым и бросил в канаву. При этом Вислюков лежал на спине с расставленными руками как снятый с креста.

— Кто бы это ни был, его вычислят — посёлок маленький, раз, два и обчелся; здесь же даже у стен глаза и уши есть, — сказал Хосе Игнасио торопливо. — Мне нужно идти, — он сжал мою ладонь и многозначительно посмотрел в глаза, — увидимся.

День похорон Каллисты Зиновьевны прошел в суматохе. Капитан Каратов по второму кругу проводил допросы, расспрашивал о Вислюкове и о надписи воском на подносе — кто-то расписал ему эту историю в красочных деталях, добавив много такого, чего и в помине не было. Так, например, капитан Каратов выдвинул гипотезу, что Эмма Зельева влюблена в Семёна Намистина и могла бы отравить Веронику; что Ян Вислюков поплатился жизнью за надпись на подносе, выдав имя убийцы, зашифрованное в послании, которое по-разному толковали местные сплетницы. По горизонтальным волнистым морщинам на вспотевшем лбу капитана можно было судить о том, что он не в восторге от грязного потока сплетен, вылившегося на его полысевшую голову. То ли он нюх потерял, то ли кто-то хорошенько запудрил ему мозги, потому что ни через неделю, ни через две, ни через три — он так и не вышел на след настоящего убийцы (или убийц, как говорил Ян Вислюков, называя их гарпиями).

А в конце мая, когда Филипп и Кирилл Намистины готовились к итоговым контрольным работам, произошло третье убийство. Прежде чем назвать вам имя жертвы и раскрыть обстоятельства её смерти, я хочу вкратце посвятить вас в те незначительные романтические события, которые произошли со мной и Хосе Игнасио, и поведать вам еще одну историю любви — любви Лилии Оливер и Джеймса Бонитетова — того, кто состоял в легких интимных отношениях с продавщицей Софией Булавкиной и враждовал с Семёном Намистиным. 

Май закружил нас в водовороте разноцветных радужных сердечек, причудливых соцветий полевых цветов, в водовороте светлых мыслей и волшебных грёз. Вы ведь догадались, что я влюбилась! Влюбилась как школьница в самого красивого, в самого умного, в импульсивного, нежного и страстного парня с именем из фильма «Просто Мария»!

После того, как Вероника увидела меня с Хосе Игнасио, когда мы застыли у стола со свечами, а перед нами гроб, она стала избегать встреч со мной, и все вопросы относительно уроков Филиппа и Кирилла я решала с Эммой. Эмма по-прежнему в поместье Намистиных оставалась членом семьи, вопреки слухам о том, что она и есть та, кого Ян Вислюков перед смертью окрестил гарпией с белыми перьями. Много грязи вылили на подругу Вероники сплетницы-старухи, но у Намистиных отношение к ней, казалось, ничуть не изменилась. Семён с Фаиной, как и раньше, несколько раз в неделю играли в шахматы. Эмма всякий раз провожала меня через двор по зеленой аллее с высокими старыми липами; Арабель сопровождала нас — какой же умной была эта овчарка, как человек с добрыми глазами цвета чая. Если честно, то оттого, что Вероника не хотела меня видеть, я ничуть не огорчалась — её общество действовало на меня отрицательно: портилось настроение, и страхи закрадывались во все потайные уголки моей впечатлительной души. Не видя её, я испытывала облегчение, хотя и понимала, что как не закрывайся зонтом от дождя, дождь не прекращает лить, и стоит лишь высунуть вперед ладонь — дождь непременно её ударит холодными острыми каплями, как кавказец кинжалом пойманного барашка.

Я предчувствовала, что в скором времени Вероника откажется от моих услуг репетитора. Почему? Потому что она не могла спокойно наблюдать за развитием моих отношений с Хосе Игнасио. Не зря Каллиста Зиновьевна предупреждала меня, чтобы я подальше держалась от её мужчин, но я ослушалась. А вы бы не ослушались на моём месте, будь вы так же одиноки как я?

Каждый вечер этого теплого по-настоящему летнего мая приносил мне массу удовольствия. С Хосе Игнасио мы гуляли у речки до поздней ночи, когда стихало всё в округе, и только ветер шелестел камышами, разнотравьем и тревожил каменный берег спокойными накатывающимися волнами. В синих водах покрытых вздрагивающей рябью отражалась круглая луна, как увеличенная до гигантских размеров серебряная монета с затертыми символами; звёздное небо сливалось с линией горизонта, и не было ни конца ни края этой умопомрачительной красоте. Кто знает, если бы я смотрела на звёздные ночи не влюбленными глазами, воспринимала бы я настолько тонко каждый рисунок ночи, каждый фрагмент неповторимой мозаики природы. Может дело и не в чувствах, а в том, что я смотрела глазами фотографа, но почему-то раньше многое для меня оставалось незамеченным, и вдруг я словно прозрела. Я увидела и услышала радостное волнение жизни! Соловьи, не один и не два, а стаями, ансамблем, занимали дубовую сцену с декорациями из ароматных кустов бузины и акаций; они заливисто и возбужденно пели, и в их голосах я слышала классические симфонии Чайковского и Шостаковича. За этими мелодиями нельзя было расслышать даже собственное дыхание. По ночам я превращалась в семнадцатилетнюю девочку, а может в фею, у которой за спиной росли легкие прозрачные крылья, и я летала окрыленная любовью к прекрасному, а за руку меня держал Хосе Игнасио, и мы летали вдвоём.