Глядя на них, у меня отпали всякие сомнения, что Ян Вислюков называл эту парочку гарпиями. Как бы они спелись с Семёном? Любовь втроём?! Не могли же они инициировать ограбление и убить Эмму? Смущало лишь то, что сейф, как выяснилось, действительно был с кодовым замком, и знали шифр только Вероника и Семён.

Кто мог знать шифр кроме них? — этот вопрос постоянно всплывал у меня в голове. — Семён, Вероника; Фаина и Эмма — были как члены семьи; Элфи тоже мог знать — наверняка Вероника хотя бы единожды показывала ему что-то ценное из спрятанного в сейфе, например, свой дамский пистолет или украшения; медсестра Миа тоже бывала у Намистиных в отсутствии Вероники, и её роман с Семёном носил длительный характер — она тоже могла знать и о сейфе, и о том, что в нём хранится, и код могла подсмотреть. Единственной из ненавидящих Веронику, которая не могла знать шифр, по-моему, была как раз Булавкина София, и как подметили старухи, она меньше всего подходила под описание жестокого убийцы, но она первая из всех высказала мне свою неприязнь к Веронике, поэтому я думала и гадала над тем, могла ли София быть гарпией, которую трудно заподозрить в убийстве, в убийствах?

Круг сужался, и интуиция подсказывала мне, что за серией убийств стояла женщина. Женскому коварству нет предела. Я так и сказала капитану Каратову, когда он напрямую спросил меня, отбросив все формальности: «Кого вы подозреваете?»

— Станислав Денисович, — говорила я, — кого бы я не подозревала, у меня нет никаких доказательств, а основываться на «ОБС» (одна баба сказала) недостаточно, чтобы в кабинете капитана полиции называть чьи-либо имена. Вы сами за три недели не сдвинулись с мёртвой точки. Сельские сплетни кого угодно собьют с панталыку, не так ли?! Если убийство Каллисты Зиновьевны не отличалось изощренностью, за исключением шахматной фигурки, которая указывает на двоих заядлых шахматистов посёлка, то убийство Эммы продумали до мелочей. На мой взгляд, планировать убить женщину может только женщина — мужчины существа или не способные на убийство, или импульсивные, действующие под влиянием нервного возбуждения, опьянения, но никак не вынашивающие план расправы над женщиной. Это низко. Какой порядочный мужчина захочет отравить знакомую, подругу, любовницу, жену? Даже женщину, вызывающую неприязнь и отвращение… Конечно, случаи бывают разные, и мужчин убийц может быть ого-го сколько, но чем могла Вероника вызвать столько ненависти к себе, чтобы ей слали в подарок отравленный коньяк или намеревались убить в собственном доме, еще и выпотрошив наизнанку сейф с дорогими безделушками?

Капитан Каратов задумчиво постукивал ручкой по исписанным бумагам, лежащим перед ним:

— Вы заметили, что я не вызвал на допрос Хосе Игнасио, — спросил он, откинувшись на спинку кресла, — а ведь ваши местные взъелись на него не на шутку. Каждый второй, с кем мне приходилось беседовать, называл его имя и говорил, что у Хосе Игнасио давние счеты с Намистиными. Говорят, он импотент. Свечку никто не держал, разумеется, но слухи есть слухи. Официальная информация о том, что ему сделали две дорогостоящие, но малоэффективные операции, у нас имеется. Импотенция для мужчины — большая психологическая травма. Я разговаривал с психологами, и все они в один голос трубят, что Хосе Игнасио может представлять угрозу для виновников своего несчастья. Мотив есть, как ни крути, а вот с доказательствами негусто, если не сказать, что их вообще нет.

Он непрерывно говорил, и я не перебивала, хотя была готова поклясться, что Хосе Игнасио не виноват.

— Я осведомлен, что вы встречаетесь, — продолжал капитан, — допоздна гуляете по окрестностям с Лилией Оливер и Джеймсом Бонитетовым — у кого, как не у вас, я могу поинтересоваться, есть ли повод у Хосе Игнасио мстить Намистиным? Он таки импотент или наговаривают на него?

— Хосе Игнасио темпераментный, страстный и нежный! — воскликнула я. — У нас еще не было столь близких контактов, о которых вы спрашиваете, но я же чувствую, что меня обнимает мужчина, у которого есть порох в пороховницах. Там определенно что-то есть.

Капитан хмыкнул лукаво:

— Тогда ему нет смысла мстить! Я не вчера сел в это кресло, Дарья Леонардовна, — продолжил он серьёзно, — и у меня есть своё видение происшедшего. Слишком ярко обрисован мотив Хосе Игнасио, слишком ярко выглядят улики и против вас, как салатовым маркером надпись на ценнике, и вся эта история с гарпиями — сплошная путаница, но я должен разоблачить убийцу.

Своими подозрениями капитан со мной не поделился, но то, что он не верил в причастность Хосе Игнасио к убийствам, я поняла — иначе Хосе Игнасио допрашивали бы, как и меня.

В полицейском участке я провела четыре часа без пятнадцати минут, а в половине десятого уже приехала домой на служебном автомобиле с неразговорчивым водителем. Тем временем кинологи с собаками во всю искали убийцу и похищенные драгоценности. Об этом мне рассказала моя вторая соседка — Ивановна.

— Ох, и хитрые наши бабоньки, — сказала она будто бы и не мне, а обращаясь к кусту смородины, ветки которого через прорехи в заборе торчали на участке Окуневых.

— Вы это о каких бабоньках? — удивилась я и подошла к низкому забору.

— Да о Пушкине нашем и о Каспарове, — хихикнула старуха.

— И что же такого они отчебучили, что вы их в один ряд с рыжими плутовками поставили? — спросила я, придав голосу тот же мягкий шутливый тон, что и она.

— Так эти дамочки и есть лисички рыжие: Лилька с русо-золотистыми волосами, а Фаина с огненно-красными! Отчебучили они, или на них вину кто-то переложил, знать не могу, но в летней кухне Лилии нашли цепочку Вероники. В ящике стола среди ложек и вилок лежала. А у Фаины… — закачала головой Ивановна, — у Фаины в гараже в смотровой яме нашли пистолет. Вот и думай теперь, кто тут гарпии вислюковские.

— А кто нашел то? — спросила я, хоть и догадалась, что ищейки.

— Из центра приехали… на белом фургоне с заграничными надписями… два молоденьких смазливеньких паренька в камуфляжной форме, а с ними два Мухтара на поводках. Псы дебелые! Говорят, они и в поликлинике что-то нашли, а что именно и у кого, не знаю, — добавила она с таинственным оттенком в голосе.

— Вот оно что… — пробормотала я.

Жара стояла словно июльская полуденная, а я в длинной юбке и блузке с рукавом в три четверти полетела сломя голову со двора. От упоминания о поликлинике мне нестерпимо захотелось увидеть Хосе Игнасио, и я помчалась к нему, не зайдя ни на минуту в дом, не выпив и полстакана прохладной воды, не переодевшись в летний сарафан. В общем, как услышала, что собаки вокруг поликлиники что-то вынюхивали, так и побежала.

Думала ли я о Лилии и Фаине в те минуты? — Мысли о них отошли на задний план. Я отказывалась верить, что Лилия — эта светлая милая девочка, чем-то похожая с Эммой, могла быть замешана в убийствах. Её подставили, так же как и меня с губной помадой и платком. А Фаина? — О Фаине я не стала говорить капитану Каратову, как и о Миа, или о Софии, но я их подозревала. Я, как мисс Марпл, могла взять любого из своих подозреваемых и расписать его видимые и невидимые причины для убийства одного из Намистиных. На мой взгляд, и Фаина могла желать смерти Веронике, чтобы занять её место, — такая уж я подозрительная. Но в минуты по пути в поликлинику я думала исключительно о Хосе Игнасио; другие мысли я выметала как дворовой метлой из своей головы; сомнения закрадывались черными пугающими тенями; я твердила себе: «Нет! Хосе Игнасио хороший! Он не сумасшедший, чтобы вытворять безумства».

По тротуарной плитке, ведущей к входу в поликлинику, я бежала, перескакивая квадратики, не зная, какие известия меня ждут. Сердце ныло от скверного неясного предчувствия. В регистратуре пусто, в коридоре тишина, и только с терапевтического кабинета доносились едва уловимые ноты и слова песни Ирины Аллегровой «Я тебе не верю».