Впрочем, я тут же сообразил, что дела мои не так уж и плохи — если танки не пойдут вперед. Этот эсесовский черт может пялиться на меня в бинокль до посинения, а вот немецкие башнеры меня не видят и накрыть башенку ни за что не смогут — танковое оружие не гаубица, ничего не получится, хоть сам фюрер прикажи… Вы не знаете разницу меж пушкой и гаубицей? Ну, объяснить можно предельно кратко. Гаубица кидает снаряды и на небольшое расстояние, по крутой дуге, как миномет, — а вот снаряд танкового орудия (да и обычного) летит по прямой. И довольно далеко. При том, что «Королевский тигр» лупит и на два с лишним километра, и данном случае с занятой позиции меня ни за что не накроет. Лишь бы не пошли в городок, не вышли на прямую наводку…

Бронетранспортеры на флангах вдруг начали лупить из всех пулеметов — то ли кто-то из бойцов, переждав огонь, попытался прорваться к своим, то ли, что вероятнее, засекли наших гранатометчиков.

Ага! На лобовой броне «Тигра», что стоял на правом фланге, сверкнула вспышка, появилось облачко разрыва — кто-то все же добрался и метко влепил гранату. Но второго взрыва не последовало, и довольно скоро пулеметы прекратили огонь…

Танк не загорелся. Но так и стоял с закрытыми люками, никто из него не показался. Все правильно: когда огненная струя от кумулятивной гранаты, снаряда или авиабомбы прожигает танковую броню, взрыв произойдет только в том случае, если угодить в бензобак и боекомплект. Но экипажу в любом случае придется несладко — от внутренней поверхности брони отлетает масса раскаленных осколочков, и эта огненная метла порой выметает весь экипаж. Как, судя по всему, сейчас и произошло: сам танк не так уж сложно отремонтировать, а вот с экипажем кончено…

Куда-то мой ординарец запропастился — хотя сейчас он мне, при двух посыльных, не особенно и нужен…

Мать вашу так! Немцы горохом сыпанули из всех почти кузовов, только в двух остались сидеть, как сидели. И двинулись в городок по трем продольным улочкам — цепочками, очень осторожно, держась у стен. Следом по тем же улочкам двинулось по бронетранспортеру, а по двум еще и по танку.

Тут и гадать нечего — началась серьезная атака. Тот, кто у немцев командовал, рискнул парой танков — не исключено, у него был приказ типа «любой ценой!». Оставил резерв, посмотрит, как пойдут дела у наступающих, и, чего доброго, в бой и резерв бросит. И будет нам полная хана. Да и сейчас придется несладко, при полном отсутствии у нас противотанковых средств…

Наши, закрепившиеся в домах, противника еще не видели — и я отправил одного из посыльных доложить обстановку. Едва он выбежал, объявился Паша, мой ординарец. Оказалось, комроты просит (ну да, не может же он мне приказывать) взять мой «виллис». Чтобы вывезти Клементьева в соседний городок, где остался медсанбат. Клементьев, оказалось, кинулся навстречу отступающим бойцам, искать своих взводных — и получил осколочное. С ним совсем скверно, нужно бы в медсанбат… Есть еще несколько тяжелых, но на задних сиденьях поместится, лежа, один-единственный человек, в таких случаях положено спасать в первую очередь старшего по званию, у войны свои законы, жестокие…

Я, конечно, разрешил: ни к чему мне сейчас ни машина, ни ординарец… Немцы осторожненько продвигались вперед, пока что не стреляла ни пехота, ни пулеметчики, не видели целей. И наши но тем же причинам пока молчали. Если и дальше будут продвигаться такими же темпами, через несколько минут моя башенка окажется в прямой видимости танкистов. Эсэсовец меня уже засек, а расположившегося где-нибудь на верхотуре наблюдателя положено накрывать в первую очередь. Это азбука войны. С первого снаряда могут и не попасть, но вскоре ННП придется покинуть…

Тут влетел ефрейтор, закричал с порога:

— Товарищ майор, Первый приказывает: всем немедленно отступать в расположение батальона!

Ну что же, комбат верно оценил обстановку и понял, что при таком раскладе всех нас тут передушат, как цыплят. А приказа держать городок любой ценой у него явно не было. Как-никак не сорок второй и даже не сорок третий, когда вовсю гремело: «Ни шагу назад!», теперь можно и поберечь людей, а командирам — отступать без письменного приказа…

Я сбежал вниз, отыскал ротного и передал приказ. Он ничего не сказал, но в глазах мелькнуло облегчение: тоже понимал, что с нами со всеми будет при таком раскладе. Я лишь добавил кое-какие собственные распоряжения-уточнения: уходить скорым шагом, легким бегом, унося тех раненых, что сами идти не могут.

И стали мы отступать: без малейшей паники, организованной колонной, не особенно и срываясь в бег: нужно было равняться на тех, кто выносил раненых на плащ-палатках. Минометный расчет оказался в хвосте — миномет они тащили с собой, не бросать же его совершенно исправным, за это можно и под трибунал угодить. Благо весил он всего-то десять килограммов, а в расчет подобрали не хлюпиков. Два ящика с минами пришлось бросить — ну, это другое дело, черт с ними, по большому-то счету, доложим, что расстреляли весь боезапас и точка, главное, сам миномет вытащить…

В арьергарде, то есть в хвосте в переводе на гражданский язык, я собрал всех, кто был с ручниками, — на случай, если немцы пешедралом бросятся в погоню. Числом они, рота усиленного состава, не особенно и уступали нам — никто еще точно не подсчитывал, но потери у нас вышли немалые, уже ясно…

Но немцы следом не бросились, и не последовало ни единого танкового выстрела вслед. Никакой погони, то есть преследования отступающего противника. Так что три километра редколесьем мы одолели минут за двадцать, могли бы добраться и побыстрее, но, как я уже говорил, приходилось равняться на отстающих.

В соседнем городке суетились вовсю, готовились к отражению возможной атаки — выкатили орудия на огневую позицию, бойцы лихорадочно окапывались: повоевавший солдат сам знает, что, получив приказ окапываться, нужно пахать, как дюжина бешеных кротов, — целее будешь…

Я форменным образом оказался посторонним наблюдателем, совершенно не у дел: нигде не требовалось заменить командира, они все были в строю. Комбат вертелся, как юла, наскоро выслушав мой рапорт, велел ротному со всеми наличными силами присоединиться к окапывающимся, а мне бросил таким тоном, словно отмахнулся:

— Товарищ майор, посидите в штабе, что ли…

И припустил к артиллеристам. Я и не подумал обидеться — в самом деле, какой от меня сейчас толк? Пошел в штаб. Возле него сидел в «виллисе» понурый ординарец, доложивший, что Клементьев умер еще по дороге. Ну что тут скажешь? Жалко, конечно, но не он первый, не он последний, с любым из нас такое может приключиться: везли в медсанбат, не довезли…

Батальонный особист мне быстренько обеспечил радиосвязь со штабом дивизии. Приказ поступил очень быстро: оставаться в городке, при штабе, вскоре прибудет спецгруппа, с ней и войти в городок, показать тот дом. Больше мне ничего не сказали, но тут сразу стало ясно, что готовится контрудар, — все правильно, о таком не следует шпарить по радио открытым текстом…

И мне пришлось еще долго бездельничать. Я не завтракал, но, как бывает в подобных ситуациях, знал, что кусок в горло не полезет. Выдул только графин воды. Присел на аккуратную лавочку у занятого под штаб дома, закурил наконец-то впервые за пару часов. Вот теперь было достаточно времени кое-что обдумать.

Кое-какой опыт в качестве строевого командира у меня имелся, пусть и не особенно богатый. В сорок втором на Южном фронте две недели пришлось в обороне командовать ротой: как и сегодня, я там со своими тремя «кубарями» оказался старшим по званию, пусть даже оно тогда звучало не «старший лейтенант», а «воентехник первого ранга». Ротного убило, у политрука роты на петлицах было только два «кубика», из взводных офицеров остался только один, младший лейтенант. Немцы перли, рота таяла, как кусок сахара на раскаленной сковородке, но я держался. Тогда как раз вышел знаменитый приказ Верховного за номером двести двадцать семь: «Ни шагу назад!» Командиров за самовольный отход с позиций, без письменного приказа начальства, без разговоров отправляли под расстрел. Жесткий был приказ, конечно, но, знаете ли, многие потом в армии, и солдаты, и офицеры, говорили, что его бы следовало отдать и пораньше — смотришь, не так далеко и отступили бы. Кстати, Верховный такой приказ отдал вторым. Первым, практически того же содержания, отдал Гитлер, когда понял, что быстрое отступление его войск от Москвы грозит обернуться неуправляемым драпом с потерей всей боевой техники. Да и штрафные роты у немцев появились раньше, чем у нас…