В Измаиле укрылась целая турецкая армия, включая остатки гарнизонов из других взятых русскими крепостей.

Старый Измаил стоял над обрывом Килийского рукава Дуная, на левом его берегу. Крутая излучина Дуная прикрывала Измаил с тыла. Французские инженеры окружили старый Измаил новой оградой неприступных сооружений от берега до берега Дуная.

Зубчатым длинным треугольником простирались высокие валы с глубокими рвами, кое-где полными водой. Возвышались старые каменные бастионы, включенные искусной рукой в систему новой линии обороны. Местами валы одеты камнем.

Болтливый француз де Волан, следуя за Суворовым по правую руку, указывал ему на разные особенности измаильских укреплений, с большим вкусом говорил об их оборонной силе, как будто он строил их сам и для себя. Кутузов и де Рибас, несколько отстав, беседовали между собой.

Суворов слушал де Волана молча. Порой его тонкие губы змеились усмешкой. Наконец он кинул как бы про себя:

— Вобановы школьники!

Де Волан осекся и замолк. Французские слова, которыми он сыпал, не были новостью для Суворова, он их узнал еще ребенком.

Суворову вспомнилась переведенная отцом книга Вобана. Он остановил коня и проговорил по памяти:

— «Фортификация есть художество укреплять городы… для того чтобы неприятель такое место не мог добывать без потеряния многих людей, а которые в осаде, могли бы малолюдством против многолюдства стоять».

Здесь было наоборот: в Измаиле заперлось многолюдство.

Де Волан почтительно молчал, полагая, что Суворов читает молитву.

— Крепости строят для того, чтобы… — строгим тоном учителя спросил Суворов де Волана, устремив ему в глаза взор.

— …чтобы их защищать! — поторопился ученик.

Суворов покрутил головой:

— Галлы обходили римские крепости… Потемкин любил держать крепости в осаде? — продолжал учитель «наводить» ученика. — Ну-те, ну-те, сударь?

— Штурмовать! — воскликнул де Волан, наконец догадавшись.

— Хорошо, господин инженер! — сказал Суворов и тронул донского жеребца.

Объезд крепости по линии вне картечного выстрела продолжался. Турки высыпали на валы и следили за небольшой кавалькадой. Там уж, наверное, знали от лазутчиков и перебежчиков, что к Измаилу прибыл грозный Топал-паша.

Там и здесь по дороге встречались отряды и группы солдат: одни стройно маршировали, другие шли на работу с песнями, неся на плечах лопаты и топоры. При встрече с Суворовым смолкали песни и слова команды. А затем мгновенная тишина взрывалась криком «ура» — и солдаты шли дальше.

От одного взвода отстал молодой солдат. Он остановился на дороге и, сделав лопатой на караул, смотрел на Суворова во все глаза.

Суворов придержал коня:

— Что ты? Чего стал?

— Лестно взглянуть на ваше сиятельство…

— Как тебя звать?

— Гусёк, ваше сиятельство…

— Ну, гусек, от старых гусей не отставай!

Гусек расхохотался и побежал догонять свой взвод.

— Взвод, стой! — скомандовал капрал. — Вольно!

— Дядя Никифор! — кинулся Гусек к капралу. — Вот так так! Ну уж и генерал! Жеребчик под ним ледащий… Сам-то худ!..

— А голова с пуд! — оборвал Гуська капрал. — Мужик ты был, Гусек, мужиком и остался. Кто же это лопатой честь отдает? Осрамил ты меня, Гусек! Перед Суворовым! Ну-ка позовет меня да скажет: «Как же это ты, брат, Никифор? Чему молодых учишь? Как же это? Ай-ай!»

Гусек вдруг заплакал. Солдаты сурово молчали.

Письмоводитель Курис, диктуя писарям приказы генерала, неизменно предварял текст приказа словами: «Суворов приказал».

Такое начало попало в текст нескольких приказов, и с той поры приказы по войскам объявляли, начиная непременно этими словами, хотя бы их в тексте и не было.

Суворов приказал резать по ильменям сухой камыш на топливо, посылая на эту работу слабые команды. «От безделья в сырых землянках больше люди хворают», — пояснял приказ. Задымились трубы камельков в давно не топленных землянках. В сырых убежищах солдатских стало веселее, суше и теплее. Число дымов в русском лагере умножилось. Турки, видя это, думали, что под Измаил прибыли новые крупные силы. У страха глаза велики: перебежчики сообщали — в крепости думают, что Топал-паша привел к Измаилу сто тысяч солдат.

Суворов приказал направить под Измаил маркитантов и подвозить продовольствие, хотя бы во вьюках на казачьих конях. Маркитанты прибыли и открыли свои палатки. Снова у лавок толклись армейские поручики, хлопцы майоров, денщики полковников, камердинеры генералов.

Суворов приказал снять с застав пикеты и рогатки, «ибо нам никто отсель не угрожает». К Измаилу из глубины страны, казалось дотла разоренной, потянулись скрипучие возы. Молдаване навезли необмолоченной кукурузы. Распечатались полковые денежные ящики. В артельных котлах варили пшёнку, мамалыгу. Солдаты грызли пареную кукурузу и похваливали. Число маркитантских фургонов возрастало. Прикочевал огромный табор цыган. Около их черных палаток зазвенели наковальни. Старухи цыганки гадали, покуривая трубки. Молодые цыганки стайкой бродили в толпе солдат меж возами, блистая черными глазами, звеня монистом кос.

Товару много — денег мало. Так часто бывает на ярмарках. В полковых денежных ящиках не на всех хватило денег, и солдаты больше бродили по базару, чем покупали. Там, где торговали «с рук», бродил, что-то выискивая, молодой солдат Ваня Гусек. В сумке у него гремело несколько медяков, а в руке он зажимал как некий талисман, выданную ему после усиленных просьб ротным писарем бумажку. На ней было написано четыре слова:

Гусек ходил по толкучке, выискивая то, что ему до зарезу было нужно. И наконец нашел. Какой-то смуглый человек — грек ли, турок ли, а может быть, и перс из Закавказья — держал в руках новую уздечку с серебряным набором. Гусек остановился, разглядел уздечку и спросил цену. Смуглый человек молча показал пальцами «пять». Гусек, подняв один палец, сказал: «Целкового за глаза довольно!»

Смуглый помотал головой. Гусек принялся его уговаривать. Их окружили. Какой-то гусар, похвалив уздечку, просил Гуська:

— Да зачем тебе, пехота, узда? Знаешь ли ты, где у кобылы хвост, где голова?

— Знаю! — уверенно ответил Гусек и показал смуглому человеку два пальца.

Тот поднял три пальца и на этом уперся. Солдаты стали на сторону Гуська и убеждали смуглого человека согласиться на два рубля. Тот молча показывал свое: три пальца.

Гусек вздохнул и согласился. Потянул к себе уздечку и сунул в руку смуглому бумажку. Смуглый развернул бумажку и в недоумении огляделся вокруг.

— «Суворов платит три рубля», — прочел какой-то грамотей у него из-за плеча. — Бери! Чего тут. Это денег стоит!

— Бери! Чего там! — сердито кричали солдаты.

Смуглый нехотя выпустил из рук уздечку.

Счастливый, оторопелый Гусек стоял и любовался своей покупкой.

— Суворов платит! — крикнул один из солдат. — Хо! Хо!..

Тем временем по приказанию Суворова сделали в поле, подальше от глаз неприятеля, копию измаильского вала с глубоким рвом; перед ним вырыли волчьи ямы. Молодых солдат учили тут, как застилать плетнем волчьи ямы, забрасывать фашинами ров и штурмовать вал. У берега Дуная с обоих флангов крепости Суворов приказал поставить за укрытием по батарее из сорока полевых пушек в каждой, чтобы скрыть от турок приближение штурма, обманув их надеждой на долгую осаду.

5 декабря к Измаилу возвратились войска генерал-поручика Павла Потемкина. 6 декабря из-под Галаца пришел Фанагорийский полк. 7 декабря Суворов послал коменданту крепости письмо фельдмаршала Потемкина, полученное семь дней назад. Потемкин предлагал сераскиру Айдос-Магомету сдать крепость без боя во избежание пролития крови и обещал отпустить войска турецкие и жителей Измаила за Дунай со всем имуществом. В противном случае фельдмаршал предрекал Измаилу участь Очакова и сообщал о назначении Суворова. К пространному письму фельдмаршала Суворов присоединил послание от себя: