Внезапно Парикмахер бросается к телефону, лихорадочно набирает номер. Кричит в трубку.

Бюро ремонта? Девушка, девушка, проверьте, пожалуйста, номер 72–44–50. Не прозванивается. Я знаю, мне звонят, а я не слышу, ничего не слышу… Я говорю с этого номера… Я вас слышу, очень хорошо слышу, но не прозванивается. Звонков нет. Не звонит… Нет — нет, мне должны звонить, я знаю… Проверьте, пожалуйста… (Ждет у телефона.) Все в порядке… И было все в порядке… А почему же никто не звонит?.. Вы думаете? Спасибо.

Парикмахер кладет трубку. Возвращается к креслу и некоторое время молча работает над головой Клиента.

Я иногда утром записываю свои сны. Мне снятся удивительные сны, сложные, с приключениями, с разговорами… Интереснее, чем телевизор. В последнее время я жду ночи. Что мне в этот раз покажут. В телевизоре все ясно, а здесь тайна. Правда, эту тайну я уже немножечко разгадал. Я чуть — чуть научился… заказывать сновидения. Выращивать их искусственно, как шампиньоны. Я заметил, что если перед сном попить слабого чая с айвовым вареньем под синей лампой — обязательно под синей! — почти наверняка приснится дворец в восточном стиле, а может быть, если повезет, и гарем. Такой передачи по нашему телевизору не увидишь. Специально на зиму айвы напасаю. Наварю варенья, — и я в порядке! Я сам готовлю. Все умею делать. Я ведь живу один. В однокомнатной квартире. Двадцать метров комната, девять и восемь кухня, холл, лоджия метров шесть… Я всю жизнь прожил в коммунальной квартире. Года четыре всего живу один. Иногда ночью я встаю, зажигаю везде свет и пью чай на кухне. Или поджариваю бифштекс. Вообще-то я больше отбивную уважаю, но отбивать ночью нельзя — соседи внизу… А своим бифштексом я никому не мешаю. Я люблю ночью поесть. Говорят, на ночь есть вредно. Не верьте! Надо брать пример с диких животных, они всегда спят после еды, и ни у кого из них нет лишнего веса, все поджарые, спортивные. Главное, после еды не пить. Ведь животные как — едят, спят и только потом идут на водопой. Вот и нам надо так. Если ночь теплая, я пью чай в лоджии. У меня очень удобная лоджия — с нее открывается прекрасный вид на пункт приема стеклотары. Правда, там всегда очередь. Но я приспособился, я в грозу сдаю. Когда гроза, у палатки никого нет. Я быстро мою бутылки в ванне и бегу. Промокаю, но зато без очереди! А у меня соседи напротив, муж и жена, у них окна на другую сторону, так когда хозяин идет сдавать бутылки, жена просится ко мне на балкон и в морской бинокль наблюдает, как ее благоверный продвигается к окошечку. В эти минуты она похожа на Кутузова, а наш двор с палаткой — Бородинское поле. Правда, не всегда операция «Сдача бутылок» кончается победой наших. Иногда палатка закрывается раньше времени — тары у них не хватает… Височки прямые, косые? Баки уже не носят. Все сделаю по моде… Я привык жить один. Самое дорогое, что есть у мужчины, — это свобода. Я — один. Я отвечаю сам за себя. Я ни за кого не хочу отвечать! Сам за себя! Я — один. Не одинокий, заметьте, а один. У одинокого человека никого нет, его никто не любит. А я живу в окружении любви и уважения. Ко мне очень хорошо относятся… какао, жареная картошка, — они меня любят даже больше, чем я их. У меня услужливая посуда, меня обожает мое кресло. Когда я в него сажусь, оно так обнимает меня, так согревает… Я каждый раз с кровью отрываю себя от него. А как меня любит яичница!.. Я выпускаю яйца на сковородку, и они так нежно поджариваются, желток так симметрично возвышается среди белоснежной глади белков… Только любимое существо может день ото дня доставлять такое удовольствие любимому. Бывают, конечно, у меня дома и конфликты: то кран в ванне начинает течь, то отопление загудит… Но это скорее от любви ко мне. Чтобы я обратил на них внимание, погладил их, приласкал, починил… У меня есть хрустальная ваза, очень любимая, она так отражает в себе все, что у меня есть в комнате, и это все так кружится в ней, переливается!.. Я люблю по вечерам смотреть в эту вазу, как в телевизор… Потом в один из вечеров я подошел к этой вазе и… ударил по ней молотком. (Взрывается.) Ударил! Молотком! Сильно! Вдребезги! Молотком!(Успокаивается так же мгновенно, как взорвался.) Ведь молоток я тоже любил, и он долго лежал у меня без работы, без моего внимания. Он истосковался по моей руке. Должен же я был его приласкать?.. (Снова набрасывается на Клиента.) Должен? Или нет? Отвечайте!!! Не надо! Меня не интересует ваш ответ. Вы пришли стричься, ну так и сидите смирно. Не крутитесь! (Успокаивается и переходит на обычный миролюбивый тон.) Клиенту очень важно сохранять неподвижность.

Особенно когда парикмахер работает над его затылком. Затылок — очень ответственная часть тела. Если все идут в одном направлении, вас видят в основном в затылок. И судят о вас по нему. Например, вы стоите в очереди, тому, кто сзади, есть время рассмотреть ваш затылок. А вдруг сзади вас стоит хорошенькая женщина… (Игриво.) Или вам это не грозит? Не грозит? Я знаю, не грозит. Ведь если в очереди сзади вас стоит хорошенькая женщина… вы обязательно пропустите ее вперед. А?! Шутка! (Смеется.) Но все равно затылочек мы вам сделаем.

Пауза, во время которой Парикмахер тщательно обрабатывает затылок Клиента.

Так вот, СКОЛЬКО РАЗ БУДЕТ СНЕГ И СКОЛЬКО РАЗ ТРАВА, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЧТО — НИБУДЬ ИЗМЕНИТСЯ ВОКРУГ?.. Это не мои слова. Я вообще ничего не жду. Все лучшее в жизни получается случайно, ничего не надо торопить, не надо насиловать события. С женщинами я тоже так. Правда, мой друг, этот рыжий, говорит: «Не надо насиловать события, надо насиловать женщин». Нет, все-таки лучшие встречи получаются случайно. Однажды я поцеловал женщину, просто так поцеловал, почти шутливо, у меня не было никаких планов на ее счет. Рука моя при этом лежала, как положено, на изгибе ее спины. И вот в момент поцелуя я поймал рукой два электрических удара. Под рукой прокатилось — раз! — и еще — раз! И я все понял. Я понял, что этот случайный поцелуй уже^не случайный, что он будет иметь последствия, что это поцелуй жизни. (Пауза.) Все так и получилось. (Пауза.) Она не была парикмахершей… это та, первая, была… и я думал, у меня уже никто не появится, и вдруг эти два удара под рукой — раз! — и еще — раз! И каждый раз, когда я целовал ее потом, я ловил эти два удара. С той, с моей первой, парикмахершей, мы, когда начинали жить вместе, условились, кто будет застилать постель; с моей новой любовью мы договорились, что никогда не станем мужем и женой. Никогда! Мы были единомышленниками, мы знали, что институт брака в наши дни терпит крах, и радовались, что нашли друг друга. Я ей рассказал историю своей женитьбы, она мне — своего замужества, у меня была квартира, у нее квартира — у нас не было никаких проблем, и мы были счастливы. И вдруг однажды я заметил изменение в ее глазах. Нет, любовь не ушла оттуда. Пожалуй, ее стало даже больше, но еще в глазах появился какой-то… маникюр. В ее глазах появился какой-то незнакомый налет, такая перламутровая пленка, как маникюр. И глаза от этой пленки приобретали такое вопросительное выражение. И я понял: она ждет. Она ждет от меня… Ну, короче, чтобы я ей предложил… Предложения ждет. И я понял: когда мы с ней уславливались, что всю жизнь будем только любовниками, она меня только начинала любить, а вот теперь любит по-настоящему и теперь к ее мозгу не пробиться. Но она ничего про это не говорила, молчала, и только вот этот маникюр в ее глазах… Но как-то она все-таки проговорилась. Она сказала: «Если бы мне кто-нибудь сказал: „Подожди, и все изменится“, — я бы ждала сколько угодно. Но мне никто ничего не говорит». — «Подожди, и все изменится», — сказал я. «Нет, — сказала она, — ты не сам придумал эти слова, я тебе их подсказала». Тогда я: «Какое это имеет значение? Я сказал». — «Хорошо. Сколько мне ждать?» — спросила она. Я сказал: «Ты же сама говоришь, что это неважно, что ты готова ждать сколько угодно. Тебе хотелось иметь эти слова — считай, что они у тебя есть». Она. «Мне двадцать семь». Я: «Мне тоже… сорок. Я не считаю, что это много». Она: «А я старуха, старуха! Когда ты решишься, мне будет семьдесят. Что ты со мной будешь делать?» Я сказал: «Я решу гораздо раньше». Она: «Раньше мне тоже будет много». Я сказал… я сказал: «Ты всегда будешь для меня моей девочкой». И тут она заплакала. Я сказал ей: «Потерпи». Она сказала: «Я и терплю. Но если бы мне кто-нибудь сказал: „Подожди, и все изменится“, — я бы ждала сколько угодно». (Пауза.) А теперь я жду звонка. Из родильного дома. Она рожает. Я договорился, мне позвонят… Она сама решила изменить что-то в своей жизни. «СКОЛЬКО РАЗ БУДЕТ СНЕГ, И СКОЛЬКО РАЗ ТРАВА, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЧТО-НИБУДЬ ИЗМЕНИТСЯ ВОКРУГ?» Это ее слова. Теперь меняется. Для нее. У меня пока все по — прежнему. Утром я жарю свою яичницу, я сажусь на автобус номер семьдесят один, еду до остановки «Школа», пятьдесят два шага — и я у этого кресла. (Вдруг кричит.) Бриться будем?! Я спрашиваю: бриться будем?!(Спокойно.) Извините.