— Что тебе? — спросил палач.

— Хочу исповедаться, — ответил Паскуале.

— Священник ушел; ты сам его отослал.

— Мой духовник — вот тот монах, слева от меня, в толпе. Я не хочу другого, мне нужен мой духовник.

Палач нетерпеливо покачал головой, но в то же мгновение народ, слышавший просьбу осужденного, закричал:

— Духовника! Духовника!

Палачу пришлось повиноваться; шествие остановилось перед монахом: это был высокий юноша с темным цветом лица, видимо исхудавший от поста и молитвы. Едва он поднялся в повозку, как Бруно упал на колени. Это послужило всеобщим сигналом: на площади, на балконах, в окнах, на крышах домов люди преклонили колена; исключение составил лишь палач, оставшийся в седле, да его помощники, продолжавшие стоять, как будто эти проклятые Богом люди потеряли надежду на прощение своих грехов. Одновременно кающиеся затянули отходную, чтобы заглушить голоса исповедника и духовника.

— Я долго искал тебя, — сказал Бруно.

— Я ждал тебя здесь, — ответил Али.

— Я боялся, что они не выполнят данного мне обещания.

— Они выполнили его: я на свободе.

— Слушай меня хорошенько.

— Слушаю.

— Здесь справа от меня… (Бруно повернул голову, так как руки его были связаны.) На этом балконе, затянутом золотой тканью…

— Да.

— Видишь женщину, молодую, красивую, с цветами в волосах?

— Вижу. Она стоит на коленях и молится, как и все остальные.

— Это и есть графиня Джемма Кастельнуово.

— Под ее окном я ждал тебя в тот вечер, когда ты был ранен в плечо?

— Да. Эта женщина — причина всех моих несчастий. Это она заставила меня совершить мое первое преступление. Она же привела меня сюда.

— Понимаю.

— Я не умру спокойно, если она останется жить счастливая, всеми уважаемая, — проговорил Бруно.

— Можешь не тревожиться, — ответил юноша.

— Спасибо, Али.

— Позволь обнять тебя, отец.

— Прощай!

— Прощай!

Молодой монах обнял осужденного, как это делает священник, отпуская грехи преступнику, спустился с повозки и затерялся в толпе.

— Вперед! — приказал Бруно.

И шествие снова повиновалось, как будто тот, кто произнес эти слова, имел право повелевать.

Народ встал с колен, Джемма села на прежнее место с улыбкой на устах. Шествие продолжало путь к месту казни.

Подъехав к подножию виселицы, палач слез с коня, поднялся на эшафот, взобрался по лестнице, чтобы укрепить кроваво-красный флаг на поперечной балке[14], и, убедившись, что веревка крепко привязана, сбросил с себя куртку, стеснявшую его движения. Паскуале тотчас же спрыгнул с повозки, отстранил, передернув плечами, подручных палача, хотевших помочь ему, взбежал на помост и прислонился к лестнице, по которой он должен был подняться, повернувшись к ней спиной. Кающийся, несший крест, поставил его перед Паскуале, дабы тот мог видеть его во время своей агонии; те, что несли гроб, сели на него, вокруг эшафота выстроились солдаты, и на помосте остались только оба братства кающихся, палач, его помощники и осужденный.

Паскуале, не пожелав, чтобы его поддержали, поднялся по лестнице с тем же спокойствием, какое выказывал до сих пор; и так как балкон Джеммы находился как раз напротив него, было замечено, что он взглянул в ту сторону и даже улыбнулся. В то же мгновение палач накинул петлю на шею осужденного, охватил середину его туловища и с силой толкнул к подножию лестницы; одновременно, соскользнув по веревке, он всей своей тяжестью навалился на его плечи, в то время как помощники повисли на его ногах; но тут веревка, не выдержав тяжести четырех тел, лопнула и вся постыдная группа, состоящая из палача, его подручных и жертвы, скатилась на помост. Один человек вскочил на ноги первый: это был Паскуале Бруно, чьи руки развязали перед повешением. Он выпрямился среди полной тишины; в правой стороне его груди торчал нож, всаженный палачом по самую рукоять.

— Мерзавец! — воскликнул он, обратившись к заплечных дел мастеру. — Мерзавец, ты недостоин быть ни палачом, ни бандитом, ничего ты не умеешь — ни вешать, ни убивать!

С этими словами он вытащил нож из правой стороны груди, всадил его в левую и упал мертвый.

Вся площадь громко ахнула, толпа пришла в волнение: одни постарались убежать, другие рванулись к эшафоту. Тело осужденного унесли кающиеся, палача растерзал народ.

Вечером того же дня князь Карини ужинал у архиепископа Монреальского, тогда как Джемма, которая не была принята в благонравном обществе прелата, осталась на вилле Карини. Погода была такая же великолепная, как и утром. Из окна спальни, обитой голубым атласом — в ней разыгралась первая сцена нашей повести — был ясно виден остров Аликуди, а за ним, словно облачка, плывущее по морю, выступали острова Филикуди и Салина. В другом окне, выходившем в парк с его апельсиновыми, гранатовыми деревьями и приморскими соснами, высилась справа во всем величии гора Пеллегрино, а слева можно было рассмотреть вдали Монреале. У этого окна долго просидела красавица графиня Джемма Кастельнуово, устремив взгляд на старинную резиденцию норманнских королей и пытаясь узнать среди карет, спускавшихся в Палермо, экипаж вице-короля. Но вот темнота ночи сгустилась, отдаленные предметы растворились в ней, графиня встала, позвонила камеристке и, усталая после всех волнений этого дня, легла в постель, затем велела затворить окно, откуда были видны острова, так как опасалась, что ее обеспокоит ночью свежий морской бриз, но окно, выходившее в парк, она оставила приоткрытым, чтобы в него проникал воздух, напоенный ароматом жасмина и цветущих апельсиновых деревьев.

Князю Карини лишь поздно вечером удалось ускользнуть из-под бдительного надзора своего гостеприимного хозяина. На часах собора, построенного Гильомом Добрым, пробило одиннадцать, когда экипаж вице-короля, запряженный четверкой превосходных коней, галопом унес его из резиденции архиепископа. Князю потребовалось не более получаса, чтобы доехать до Палермо, и какие-нибудь пять минут, чтобы домчаться оттуда до виллы. Он спросил у камеристки, где Джемма, и та ответила, что графиня почувствовала себя усталой и легла спать около десяти часов.

Князь взбежал по лестнице и хотел было войти в спальню своей любовницы, но дверь была заперта изнутри; тогда он направился к потайной двери, которая по другую сторону кровати вела в альков Джеммы, тихонько вошел, боясь разбудить красавицу, и задержался на минуту, чтобы полюбоваться ею во время сна — зрелище поистине сладостное для глаз. Комната освещалась алебастровой лампой, висевшей на трех усыпанных жемчугом шнурах у самого потолка, чтобы свет не беспокоил спящую. Князь склонился над кроватью: ему хотелось получше рассмотреть Джемму. Она лежала на спине, грудь была почти обнажена, шея обернута куньим боа, темный цвет которого превосходно оттенял белизну кожи. Князь глядел с минуту на эту прекрасную статую, но вскоре неподвижность поразила его; он наклонился еще ниже и заметил странную бледность лица, прислушался и не уловил дыхания; он схватил руку Джеммы и ощутил холод; тогда он обнял возлюбленную, чтобы прижать к себе, отогреть у своей груди, но тут же с криком ужаса разжал руки: голова Джеммы, отделившись от туловища, скатилась на паркет.

Наутро под окном спальни графини был найден ятаган Али.

Повесть «Паскуале Бруно» («Pascal Bruno») о легендарном сицилийском разбойнике впервые публиковалась в газете «Пресса» («La Presse») с 23.01 по 03.02. 1837, а затем, как уже говорилось выше, вышла в 1838 г. в Париже, в издательстве Дюмон.

Историю Паскуале Бруно писатель рассказал также в своем «Путешествии по Калабрии» (глава «Железная клетка»), вошедшем в состав книги «Капитан Арена» (1842).

Действие повести происходит в октябре 1803 — мае 1805 гг.

Многократно издававшийся перевод повести на русский язык был для настоящего Собрания сочинений сверен с оригиналом (Paris, Michel Lévy Frères, 1861) Г. Адлером.