Сложив руки под рыхлой грудью, хозяйка наблюдала за дойкой.

Наташа приласкала корову, скормила ей кусок ржаного, круто посоленного хлеба, села на низенькую скамейку. Пальцы коснулись набухшего вымени. Пеструха замычала, повернула к ней рогатую морду с влажными фиолетовыми глазами.

— Николай Селиверстыч приходил, — начала хозяйка. — Чего ерепенишься? Казак стоящий, всех статей, ну и хозяйство не малое… И ахвицер… В барынях будешь ходить.

Наташа бросила негодующий взгляд на хозяйку.

— Не бывать этому.

— Эвана! — угрюмо произнес появившийся в дверях Савва.

— А я-то Аграфене по душе был? Обломаешься.

Кончив доить корову, Наташа взяла вилы, стала выкидывать навоз.

— Я в твои-то годы, девонька, — елейным голоском продолжала Аграфена, — тоже думала, откедова берется эта самая любовь? Думала, гадала, пока не обвенчалась. А как окрутил поп, так и поняла: все это от нашей бабьей дури. Пользы от нее ни на грош, а маяты — не дай бог.

— Бросай вилы, Микола-то ждет.

Наташа поглядела на Савву, который стоял поодаль и пухлыми пальцами вертел брелоки на часовой цепочке.

— А вам-то какое дело? Суете свой нос куда не надо.

Шкаев ругнулся, вышел из хлева.

В распахнутые ворота въехал рессорный ходок. С ходка спрыгнул тщедушный мужичонка лет тридцати, с конопатым лицом. Это был Илья, единственный сын Шкаевых.

— Чего рот-то разинула? Убирай коня! — пьяно закричал он. — Эй, Галина, где тя леший носит?

На крыльцо вышла Галя. Увидев, что муж пьяный, она дернула налитым плечом, ушла в дом.

— Я тебе дам, лярва! — сипел Илья, покачиваясь из стороны в сторону. — Поласкаю плетью, будешь ценить.

Наташа внесла подойник с молоком в кухню. Там ее поджидала молодая хозяйка.

— Плакала? Опять обидели?

Наташа ткнулась ей в плечо, всхлипнула.

— Житья, Галюша, нет. Колька вязнет, проходу не дает. Не знаю, что делать. И твои хороши…

— И мне поперек горла встали, — досадливо ответила Галя. — Чуть что, так плетью…

— Уж ежели поперек горла стали, отрежь — и вся недолга.

— Куда уйдешь? Венчаны мы, под землей найдут. Они, мужики-то, до свадьбы ласковы, а потом…

Галя вздохнула.

— Колька с ума сходит. Намеднись с отцом схлестнулся из-за тебя.

— Не люб он мне.

— Не соглашайся, Натка! Сговор у них с Савкой. Савка за золото родного отца продаст. Уходи. Растопчут они твою молодость, испоганят душу. На себе испытала.

В дверях показался Савва Шкаев.

— Чего расселись? — заворчал он, входя в кухню. — Скиснет молоко, дармоеды.

Застрекотал сепаратор. Ему вторила грустная песня Гали:

— Заткнись, все сердце надорвала, — раздался из-за дощатой переборки хриплый голос Ильи.

— А есть оно у тебя?

Потускнели, точно вылиняли жгучие глаза Гали. Она опорожнила переполненный сепаратор и, покручивая ручку быстрыми движениями, снова запела:

Наташа, разливая сливки по кринкам, слушала молодицу.

— Ты, девонька, с Савкой-то-обормотом будь поласковее, не дерзи. Делай вид, что прислушиваешься, он мало-помалу и успокоится. А там что-нибудь придумаем, — оборвав песню, вполголоса сказала Галя.

— Не могу я так!

— Хочешь быть ласточкой — летать учись,, крылышки, девонька, береги…

И Галя стала рассказывать о своей жизни. Росла она сиротой. Позарился отец на шкаевское богатство, согласился на предложение Ильи. Ей тогда шел восемнадцатый год. Долго сопротивлялась Галя воле отца, ушла в другое село. Любила она друга детства Тихона, ждала, надеялась. Хорошие письма слал он ей с фронта. И вдруг зимой нагрянул пьяный отец, сонной скрутил ремнем руки, кинул в розвальни, увез к Шкаеву.

— Так и венчали со связанными руками. Вот и ищи на них управу…

— А как же Тихон?

Галя пожала плечами, вытерла глаза, наполнившиеся слезами.

— Вот так и мучаюсь, — всхлипывая, заговорила Галя. — Не Егорка, давно б в Уссури кинулась…

На следующий день у Шкаевых собрались гости. Илья принарядился в яркую поддевку. Засунув пальцы в проймы жилета, покрикивал на Наташу. Галина не вышла, расхворалась.

Наташа с ног сбилась, накрывая столы. На тарелках, на кружевных бумажных салфетках высились куличи, расписанные сахарной глазурью. Подрумяненный поросенок лежал в огромном блюде, убранном свежей зеленью. Высокая пасха, обложенная крашеными яйцами, стояла посредине стола, окруженная множеством вин и закусок.

— Со светлым праздником, Аграфена Антоновна! — приветствовали гости хозяйку. — Христос воскресе!

— Милости просим выпить, закусить… — суетился Савва.

Разговоры за столом шли обычные: о торговле, о хозяйстве, о политике.

— Как зерно-то удалось сбыть? А я, знаете, не успел: нагрянул Федотка, подчистую в продразверстку сгреб…

— Кому как, а я и самого Сафрона обкручу… Пушнинку в Китай сбыл, чистым золотишком оплатили…

— В Харбине круто Хорват завернул — умен старик… Дай-то бог, энтот вздернет на сук кого надо… В Маньчжурии навел порядочек, пострелял советчиков… Благолепие, сказывают, в Харбине — полицейские, жандармы с медалями, в мундирах, все по-старому… Недолго и нам ждать.

В разгар празднества к воротам подкатила жуковская пролетка. Запряжка дышловая, по-городскому, в конские гривы вплетены ленты, сбруя в серебряных бляхах.

— Со свет-лым прр-а-а-здничком! — еле шевеля языком, поздоровался Селиверст Жуков.

Он бесцеремонно расцеловал хозяйку.

— Слышали новость? — еще с порога объявил Николай Жуков. — Американцы припирают красноштанных… В три дня приказано очистить Приморье… Русанов в Харбин меня в штаб-квартиру вызывает. Уж я теперь за все отыграюсь. Будьте спокойны! Образовано Приморское правительство Дербера, министр внутренних дел — Русанов, министр просвещения — Хомяков… Дальний Восток отделяется от Совдепии…

За столом притихли, не знали, верить ли основательно захмелевшему подъесаулу. Николая окружили, благодарили за хорошие вести, протягивали стаканы с вином. Новость взбудоражила всех.

— Господин подъесаул… Ваше благородие… — то и дело раздавалось в просторном зале.

Николай вошел в азарт. Рисуясь новенькой офицерской формой без погон, прохаживался по крашеному полу и сыпал угрозами.

— Вы б, Николай Селиверстыч, остереглись, — осторожно заметил Илья. — У Сафрона везде уши…

— Плевал я на Са-фррона! Ему с Федоткой висеть на церковной площади… В ногах будут валяться…

Вошла Наташа с подносом в руках. Николай облапил ее сзади, запрокинул голову, стал целовать.

— Христос воскресе!

Наташа вырвалась, хлестнула подъесаула наотмашь по щеке, хлопнула дверью. Жуков побагровел.

— Ну, погоди, чертовка!

Он взял под руку Савву, вывел в сад. Аграфена поставила перед ними на столик водку и ушла.

— За душу взяла, — бормотал Жуков. — Не могу больше! Ты ужо, Савва, постарайся, я в долгу не останусь…

— Да мне чего! Крой, ежели подступишься… Как бы она тебя не пырнула ножом. А я со всем удовольствием.

— Будь покоен, не пырнет. Завези ее к нам на заимку.

— Как бы Сафрон не дознался — застрелит.

— Ну и трусы вы с Ильей! Проси что хочешь.

Жуков достал бумажник. Отсчитал несколько бумажек, кинул на стол.

— Держи задаток! Твое дело доставить девку на заимку, остальное сам обделаю.

Савва взял деньги, сунул за пазуху.