— Видишь ли, вечерами они дома, но, как правило, работают…

— Мой визит преследует чисто медицинские цели. Я приду из-за Кристины.

Юна винится:

— Кристиной занимаюсь я. Если она заболела, это моя вина.

— Отлично. В таком случае, тебе необходимо присутствовать на моей лекции. Время — завтра вечером. Место — тесная квартира Клемента, Мэри, Кристины и Юны.

— Вечерами я работаю, — не сдается Юна.

— А-а. Ночные маневры скобяных товаров. Высшая степень секретности. Ничего не говори. Если правительство вынуждено скрывать недолеты ракет под покровом темноты, я не хочу ничего знать об их промахах.

— Да в «Вулворте» я работаю. — Юна теряет терпение.

— Благодарение Б-гу, ты всего лишь рядовой латинист. Taedium Woolworthiae[31], безобидная временная работа. Берусь тебя утешить. В виду того что я торжественно отступился и отрекся от прежнего образа жизни, предлагаю тебе взять на себя труд разработать мой сегодняшний образ жизни. Благодари свою счастливую звезду. Я предлагаю тебе стать моей любовницей на настоящий момент.

Юна прыснула. Точь-в-точь как Мэри.

— Надо думать, ты вносишь свою лепту в квартирную плату твоих друзей? — спрашивает мистер Органский. — Вноси лучше в мою. У меня попросторнее.

Чаймсам Борис решительно не нравится. Во-первых, он не считает, что Кристина — само совершенство. Напротив, он дает понять, что ей далеко до совершенства. Она плохо прибавляет в весе, говорит он, ей нужны витамины в каплях, у нее хрипы в легких. Пока он не удостоверится, говорит Борис, что Кристина пошла на поправку, он будет наведываться часто. Просит показать, где она спит.

— Комната слишком тесная, — гнет он свою линию. — Если кровать огорожена ширмой, чем прикажете ребенку дышать?

— Ширму поставили, чтобы Юне не быть на глазах, — огрызается Мэри.

— Уберите ее.

— Не возьму в толк, какой вред в куске пластика? — говорит Клемент.

— Не о ширме речь. Я о кровати говорю. Уберите кровать.

— Кровать Юнина.

— Ладно, положим, Юна может спать на диване, — говорит Мэри. — Ей не привыкать.

— Может быть, стоит спросить Юну: согласна ли она? — говорит Борис.

— Согласна, как не согласна.

— Она на все согласна.

Борис говорит:

— Такие люди обычно страшные зануды.

— Кстати говоря, так оно и есть, — говорит Мэри. — Я такой прилипалы, как Юна, еще не встречала.

Борис шлепает губами, в идее это должно изобразить сочувствие.

— Близости, как я понимаю, это мешает.

— А не слишком ли много вы себе позволяете? — говорит Мэри.

— К слову сказать, — встревает Клемент, — мешает и еще как: вечно путается под ногами.

— И с Кристиной неважно управляется, не умеет ее утихомирить.

— Что и говорить, это и впрямь помеха, — Борис величав, как и положено студенту-медику. — Она и готовит, надо полагать.

— Если это можно назвать готовкой. Режет колбасу. Открывает консервы.

— Взрослому человеку не положено спать рядом с ребенком. — Борис категоричен. — А она об этом не подумала. Она что, недоразвитая? Недаром и работа у нее соответственная — мелкие железяки и все такое прочее.

— Я бы не сказал, что она недоразвитая, — говорит Клемент. — Но и утверждать, что у Юны богатое воображение, я тоже не стал бы, а что скажешь ты, зайка? Ей как-никак дали Фулбрайтовскую стипендию.

— Уму непостижимо.

— Она ее прохлопала. По глупости, могла бы посмотреть Турцию.

— М-м. Интересно, — говорит Борис. — Мы с Турцией соседи. Я родом из Болгарии. Вдобавок она страшно худая. Вот и грудь у нее маленькая.

Вечером, когда Юна возвращается из своей скобяной секции на час позже обычного, Чаймсы поджидают ее в гостиной и заводят серьезный разговор.

— Ты не понимаешь, в чем суть. Послушай, Юна, сокровище мое, — говорит Клемент. — Этому парню что-то нужно, добра от него не жди. Не зря он пролез к нам, когда знал, что тебя не будет дома…

— Намеренно, — говорит Мэри. — За твоей спиной.

— Ты уводишь разговор в сторону, зайка. Это-то еще куда ни шло. Но не в том суть: он заявился, чтобы настроить нас против тебя. Вот, Юна, зачем он заявился. Вот в чем суть.

— Вот что ему было нужно — это же ясно как день, — говорит Мэри. — Не возьму в толк, что его побуждает так поступать.

— Ничего, — говорит Клемент. — В мире полно завистников. Видеть, что люди дружат, это им — нож острый, им бы только порушить чужую дружбу.

— Он Кристину и ту пытался против тебя настроить, — говорит Мэри. — Младенца, это же Б-г знает что такое. Он считает, что ты ее заражаешь. Говорит, что тебе нельзя спать с ней в одной комнате, мол, это нездорово.

— Разругал буквально все. И покуда не вынудил нас говорить о тебе гадости, не успокоился. Но не на тех напал.

— У него на лице написано, что он за тип, — говорит Мэри.

— Твою внешность и то хулил, — говорит Клемент. — Ему бы только принизить человека, знаю я таких. Эти медики, они Б-г знает что о себе мнят. Он сказал, что у тебя не хватает мозгов, где тебе ходить за больными. Но у нас никто не болен, с чего он взял.

— Если он будет продолжать в том же духе, он тебя так запугает, что ты и подойти к Кристине побоишься.

— А уж как он заносится, этот тип. Хочет во всем, что называется, взять верх.

— Держись от него подальше, — советует Мэри.

Юну удивляет, что они отзываются о Борисе, с которым едва познакомились, точка в точку как о Розали.

— Но я простилась с ним всего минут десять назад.

— С Борисом? — в один голос вопят Чаймсы.

— Когда я вышла из «Вулворта», он стоял у дверей.

— Ждал тебя? Не иначе как пошел к «Вулворту» прямо от нас.

— А нам ничего не сказал. Пройда, — замечает Мэри.

— Мы зашли в одно местечко, — поясняет Юна, — выпить кофе. Вернее, он — кофе, — поправляется она, — я — какао.

— Понимаешь? Понимаешь? — говорит Мэри.

— Ничего она не понимает, — говорит Клемент. — Юна, сокровище ты мое, разуй глаза: ты не видишь, что у тебя под носом. Он хочет все порушить. Точь-в-точь как Розали. Говорила тебе Розали, чтобы ты не селилась с нами? Говорила же? Не отрицай, мы всё знали, ничего другого от нее и не ждали. Ты ведь не жалеешь, что вошла с нами в долю?

— Конечно же нет. — Юна преисполнена благодарности, но мысли у нее, по правде говоря, путаются.

Уже первый час ночи, сегодня она продала шесть отверток, три секретных замка, висячий замок, две банки мебельной политуры, моток проволоки, тюбик автомобильной краски, велосипедную цепь, пару велосипедных зажимов, дюжину коробков чертежных кнопок и одну дверную ручку. Больше всего ей хочется лечь.

— Погоди, — говорит Мэри, — не здесь. Ты забираешь у Кристины кислород, так продолжаться не может.

— Ой, — Юна падает на диван.

Блям, лязгает сломанная пружина. Мэри — беременность ничуть не испортила ее фигуры — повредила пружину, делая упражнения для женского военно-воздушного корпуса Королевских сил Канады. Она выполняет их ежевечерне, неукоснительно и прилежно, пунктуально следуя инструкции.

— И не надо ни о чем жалеть, это было бы ошибкой, ей-ей, я серьезно. Я с тобой откровенен. Суть в том, что ты уже не та, что прежде, верно я говорю, зайка?

— У нее были такие косные взгляды, помнишь? По правде говоря, Юна, ты была еще хуже Розали. Ну не то чтобы хуже, но ты вела себя точь-в-точь как Розали в начале нашего знакомства. Не отходила от нас ни на шаг, подлизывалась. От нее нас с души воротило. Я что хочу сказать: она была не личность. Отвергала само это понятие.

— А когда мы сказали ей об этом — в глаза, напрямик, она совсем распоясалась. Юна, сокровище мое, не расстраивайся: ты же совсем не такая. Ее невозможно было ничему научить. А ты, Юна, стала гораздо лучше, потому что ты учишься. Шаг-другой, и ты зрелый человек, ты могла бы найти себя, найти дело по себе не сегодня так завтра, — словом, если тебе нужен образец, равняйся на Мэри, но ты вмиг откатишься назад, стоит явиться такому типу, как Органский, и задурить тебе голову, внушить, что ты должна стать одной из этих домашних мышек.