Звонил Володя — не из Москвы, а с Сахалина. Сахалин — царская каторга, туда ездил Чехов, чтобы изучать условия жизни каторжан и ссыльных. Далекий остров в неведомом Охотском море, недалеко от Арктики, южным концом тычущий в раздраженное место Японии. Какой там Марс! Путтермессер повернулась в постели, прогнала дурной сон и прислушалась к тихой русской речи. На русском Лидия была совсем другая Лидия: в рококо блестящих трелей, слогов и вдохов она летала легко, как на трапеции. В русской оправе ее смех был другим смехом: он свободно вытворял свои штуки.

–   До свидания, — прошелестела Лидия (это было как лукавая ласка) и положила трубку. — Володя хочет делать бизнес на Сахалине, — объяснила она тетке.

–   А за это у вас не арестуют? Это не опасно? Женину бабушку…

Тут Путтермессер вспомнила, что бабушка Жени — и ее бабушка: старуха в черном платке выбрасывала копейки через дыру в кармане, чтобы обмануть безжалостных. В воображении Путтермессер мать ее отца снова и снова летела по твердому насту, летела вечно, как на кинопленке, склеенной в кольцо.

Жажда из сновидения погнала ее на кухню. Она налила чайник и поставила на стол две чашки. Окна, освободившись от стальных шипов, были черны. Была половина четвертого ночи.

— Ты ведь не о частном бизнесе говоришь? — сказала она. — У них это называется экономическим преступлением…

Лидия добродушно пожала плечом.

— Перестройка, — сказала она.

— Правда? И люди уже не боятся нарушать закон?

— Законы коммунистов, — отрезала Лидия. — Володя не боится!

— По-моему, ты говорила, что он собирался уехать. В Австралию.

— Сначала заработать много денег. Сначала Сахалин.

— Не думаю, что ты можешь купить на Сахалине кожаное пальто. Во всяком случае, с такими глубокими карманами, — сказала Путтермессер, разливая кипяток по чашкам.

В чашки был насыпан чай, кипяток принял цвет красного дерева — племянница без труда убедила тетку отказаться от пакетиков.

— Я куплю пальто в Америке. Дам Володе.

— Ты сейчас без работы, — мягко напомнила Путтермессер.

Пили чай. Лидия извлекла из кармана нового кожаного пальто полдюжины овсяных печений, спрятанных в тот момент, когда ее увольняла Варвара. Наполнение и освобождение карманов, кажется, было семейной традицией.

— Варвара дура, — сказала Лидия. Она по-детски откусывала печенье маленькими кусочками; ноздри ее трепетали.

— А чего ты ожидала? Женщина приглашает тебя в заповедник своей души, а ты оскорбляешь всех подряд. Как ты ответила Скаю Хартстайну? Ты слышала: этих людей приглашают в Белый дом. «Шхина» становится все знаменитее и знаменитее.

— «Правда» тоже знаменитая, — сказала Лидия. — Никто не читает. Читают для смеха.

И в этот миг, когда «Правда» вместе с крошками печенья вылетела из карминного рта Лидии, Путтермессер поняла свой сон. Колючая проволока! Банальность сна. Она превратила свою квартиру в ГУЛАГ — так просто, до глупости прозрачно, у Фрейда сделалась бы зевота. Запустила этот сон речь Ская — или же Володя: потусторонний звонок с бывшей каторги, как раз когда она обливалась кровью на колючей проволоке.

— Слушай, эта твоя книжка… — сказала Путтермессер. — С толкованием снов?..

Просьба была идиотская, но она попросила: она ощущала дрожь, мистическое трясение, идущее к ней от Сахалина, — и в нем некое странное предвестие.

Она еще не видела Лидию такой оживленной. Вертя головой, как маленькое быстрое животное — пони или гиена, Лидия ринулась через баррикаду своих тюков к сонной книге, и Путтермессер подумала, что впервые нашла отклик в душе родственницы. Чем до сих пор она была для Лидии — занудой, притеснительницей? Какой же отжившей, устарелой она должна была казаться этой молодой деловитой женщине, кокетке, иностранке, красотке!

Лидия вернулась с книгой — несла ее, словно корону на бархатной подушке. Несла истово, богомольно — куда девалась пессимистка, циник? Ее оценивающие глаза сузились в узкие коричневые семечки.

— Что снилось? Я посмотрю. Я найду.

Путтермессер обвела рукой комнату.

— Колючая проволока. Кругом. На окнах, везде. Я порезалась о нее, потекла кровь. Хлынула.

Лидия думала; наклонив голову, просматривала алфавитный указатель — темы снов?

— Есть там колючая проволока?

— Нет.

— Тюрьма?

— Тюрьма не во сне. Сон здесь, в доме. — Лидия склонилась над книгой и листала ее — медленно, так что каждая страница вспыхивала белым под верхним светом. Ага, — сказала она. — Кровь.

— Что там?

— Так, кро-о-овь, — протянула Лидия. — Из чего текла кровь?

— Откуда шла кровь? — переспросила Путтермессер. — Из ноги. Из ступни. По пальцам.

— Хорошо, — сказала Лидия. — Из ноги лучше. Кровь из головы — значит, умрешь. — Она умолкла и стала читать дальше с необычайной серьезностью. — Людям снится кровь из ноги — у них святое будущее. Ты святая женщина. Ну, святая.

Путтермессер смотрела на племянницу в изумлении: куда подевалась ее ирония? Мистическое трясение, исходившее из злого Сахалина, ослабло. Племянница… что такое была ее племянница? Все дрянноватое, ломающееся от прикосновения, неисправная деталь, вдруг отказавший выключатель в гостиной, протечка в чайнике, трещина в штукатурке, опоздавший автобус — все вызывало сатирический отклик: «Прямо как у нас!» Доказательство неряшливости, испорченности вселенной. Путтермессер поняла, что такое ее родственница, — аппаратчица изъяна и порока, парши и лишая, презрения и недоверия. Прямо как у нас! То слишком подозрительна, то слишком доверчива. Скептик, слепо верящий шарлатанству.

— По-моему, — мрачно сказала Путтермессер, — было бы гораздо полезнее, если бы ты выбросила эту глупую книгу и взялась вместо нее за английскую грамматику.

Коричневые семечки Лидиных глаз округлились. Она захлопнула сонник.

— Зачем мне английский? Я еду на Сахалин к Володе! Делать большой бизнес на Сахалине!

— О чем ты говоришь?

— Володя сказал: приезжай, получим много денег. Может быть, женимся.

Серая муть за окном светлела, словно ее разбавляли жидкой побелкой. До зари было еще далеко, но самые черные часы ночи ушли, и в этом предутреннем еще-не-свете, свитом с резким, как в мультипликации, блеском потолочного светильника, Лидия будто фосфоресцировала сама по себе.

— Ты приехала искать убежища! Ты спасалась оттуда! Я месяцами мостила тебе дорогу до твоего приезда, — сказала Путтермессер. — Я сражалась, черт возьми, со всеми бюрократами, частными и государственными. Это что, по-твоему, Лидия? Каникулы?

— Я приехала работать, — возразила Лидия.

— Ты здесь беженка.

— Кто? Какая беженка?

Ее лицо было — освещенная сцена; каждый волос ее прически накалился докрасна и продолжал краснеть.

— Только не говори мне, что из миллиона английских слов именно этого ты не понимаешь! Где твой словарь? Тащи его! Если еще не спущен вместе со всякой всячиной через торговую точку Питера Робинзона…

— Ах, Петр, — нежно вздохнула Лидия. — Высокий мужчина, совсем как Володя.

— Возьми, черт возьми, словарь.

И во второй раз за эту ночь Лидия прорвалась за баррикаду своего имущества — ложек, кукол, платков и прочего, привезенного для продажи в Америке, — и вернулась с книжкой: «Русско-английский и англо-русский словарь».

Путтермессер показала ей слово с русским переводом «беженец», и рядом было: «эмигрант».

— Прочти, — велела она.

— Ну, эмигрант.

— Вот ты кто. Вот чего я добивалась. Вот что я поняла из слов Жени.

— Женя? Женя это сказала? Я такой эмигрант, как ты святая женщина, — вскипела Лидия и разразилась долгим, долгим смехом, категорическим и вдохновенным. — Мама сказала! Мама хочет!

Под конец Петр заплакал. Лидия улетела всего день назад; сама, без посторонней помощи сумела купить билет на прямой рейс Нью-Йорк — Москва.

— Знаете корейский магазин на Первой авеню? Она попросила сходить туда с ней. Померить на себя пальто. Это было только позавчера.