Настоящее веселье наступало в дни праздника, следовавшего за рамазаном. В один из таких дней и произошло событие, которое втянуло в круговорот городской жизни Юсуфа, до тех пор державшегося в стороне, и, по существу, положило начало его настоящей жизни здесь.

В первый день праздника, вернувшись с утренней молитвы, Юсуф, в новеньком костюме из «чертовой кожи», улыбаясь, наблюдал, как Шахенде наряжает Муаззез. Вскоре должны были прийти Кязым, Васфи, его сестра Мелиха и Али, с которыми они, наняв повозку, собирались отправиться на прогулку к пристани Акчай. Но пришел Али и сказал, что отец не отпускает Кязыма до обеда, потому что за одно праздничное утро они могут продать больше, чем за целую неделю. Прогулку пришлось перенести на вторую половину дня.

Чтобы убить время, они решили пойти на площадь Байрамйери. Юсуф, Муаззез и Али были одеты во все новое. Али, как и подобало в столь торжественный день, выглядел нарядно: на нем была рубашка без воротничка из темно-желтого зефира, из кармана куртки торчал уголок расшитого золотом платочка. Юсуф прямо-таки сиял в своей темно-зеленой рубашке, туфлях на низком каблуке без задников и сдвинутой на затылок феске. Но нарядней всех, несомненно, была Муаззез. Она надела лиловое, ослепительно блестевшее на солнце атласное платье и лакированные туфельки с большой пряжкой, а в косы, закинутые за спину, вплела красные ленты. К тринадцати годам Муаззез вдруг похорошела и выглядела совсем взрослой барышней. И Али, несмотря на все свои старания, не мог отвести полных удивления и любопытства глаз от ее маленькой груди, слегка обозначавшейся под атласным платьем.

Когда они подошли к площади Байрамйери, было время кормления птиц. Кругом стоял оглушительный гомон. Под тентами на краю площади во весь голос кричали лоточники из Аланьи и Аксеки, продававшие браслеты, ленты, хну и жвачку. Ребятишки без устали надували пищалки. Извозчик, стоя около своих лошадей с кнутом в руках, громко зазывал седоков: «К холодному источнику, в Дженнетаягы!» В повозку набилась детвора. Ребятишки галдели, смеялись, дудели. Мимо с криком «Берегись!» промчался другой извозчик. Его повозка уже была переполнена малышами. Дети вопили от восторга и пели:

На углу стоит корчма,

Вместо двери лозы там.

Приглянулся парень мне,

Он провел пятнадцать лет в тюрьме.

Посредине площади построили качели, вокруг которых толпилось особенно много народу. На больших качелях, где помещалось сразу по десять человек, медленно раскачивались маленькие детишки в ослепительно ярких разноцветных одеждах. Взрослые садились в парные лодки-качели.

Постояв немного, Али предложил:

- Пойдемте покачаемся.

- Вы идите, а у меня голова кружится, - ответил Юсуф.

Али и Муаззез сели в освободившуюся лодку. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее раскачивались качели. Али налегал на веревки изо всех сил. А Муаззез, немного испуганная, раскрасневшаяся, с трудом удерживалась на своем сиденье. Как ни старался Али смотреть в сторону, как ни отворачивал голову, глаза его невольно обращались к Муаззез, и тогда его щеки становились такими же красными,^как у нее. Но Муаззез ничего не замечала. Каждый раз, когда лодка приближалась к земле, она улыбалась Юсуфу, который стоял неподалеку, прислонившись к дереву, и кивала ему головой.

В это время соседние качели остановились, и в них уселись Ихсан с Шакиром, сыном заводчика Хильми-бея. Юсуф сразу помрачнел. Хотя Шакиру не исполнилось еще и восемнадцати лет, он слыл кутилой и распутником и был грозой всего города. Шакир транжирил отцовские деньги на греческих проституток и измирских мальчиков. Ни один скандал в городе не обходился без его участия. Сегодня он надел темно-синюю рубашку, жилетку с двумя рядами пуговиц, на жилетку прицепил массивную золотую цепочку, вокруг фески щегольски повязал кружевной платок.

Ихсан, садясь в качели, заметил Юсуфа, кивнул ему и помахал рукой. Когда качели раскачались, Шакир с трудом сохранял равновесие. Видно было, что он сильно навеселе. Ихсан хотел его поддержать, но тот вырвался и с пьяным криком «Давай!» ухватился за веревки. Волосы его растрепались.

Юсуф побледнел. Шакир, расплывшись в масляной улыбке, уставился на Муаззез и, ошалело вертя головой, пытался уследить за взлетавшими в высоту качелями. Вдруг он сорвал с фески кружевной платок и бросил его в лодку Муаззез. Она испуганно вскрикнула. Али перестал раскачивать качели. Ихсан, поддерживая Шакира, которого совсем развезло, тщетно пытался остановить качели.

Когда Али и Муаззез сошли с качелей, Юсуф сказал:

- Вы идите домой, а мне надо сказать пару слов Ихсану.

Они отошли в сторону, Муаззез, ничего не подозревая, остановилась у лотка торговца сластями. Юсуф, подойдя к Ихсану, спросил:

- Послушай, Ихсан, что нужно этому сукину сыну?

Шакир, пытавшийся убрать под феску длинные сальные волосы, обернулся:

- Это кто сукин сын?

Привычным движением он потянулся к заднему карману. Но Юсуф опередил его и ударил кулаком по лицу. Шакир свалился на землю. Ихсан крепко схватил Юсуфа за руки и пытался его успокоить:

- Не надо, дорогой. Прошу тебя, Юсуф. Видишь, он нализался. Сейчас я его уведу.

Юсуф оттолкнул Ихсана и пнул ногой лежавшего на земле Шакира. Тут подбежали Али с Муаззез и увели Юсуфа. Шакир поднялся и хотел было броситься за ним, но Ихсан вместе с хозяином качелей удержали его и попытались отобрать у него револьвер. В это время подошел Хаджи Этхем, закадычный дружок Шакира.

- Я сам с ним справлюсь, - сказал он столпившимся вокруг людям и, взяв пьяного под руку, потащил за собой.

Хаджи Этхем был красивый дошлый парень. Двадцать лет назад, когда Этхему было четыре года, его родители, отправляясь в Мекку, взяли мальчика с собой, и с тех пор его стали звать Хаджи. Он был небогат, но денег у него всегда было больше, чем у других. Поговаривали, что этим он обязан своим богатым приятелям-кутилам, вроде Ихсана и Шакира, перед которыми угодничал и которым оказывал мелкие услуги, поставляя для кутежей девушек и мальчиков, что, впрочем, не мешало ему слыть отличным малым. Он слонялся без дела по городу так же, как и Шакир, обвязав феску кружевным платком.

У Шакира была своя компания. В их дела не вмешивались ни городские власти, ни полиция, и он и его дружки щедро умасливали их деньгами. Большинство в этой компании составляли люди довольно пожилые. Прокутив свои деньги, они жили теперь за счет рассказов о кутежах в прошлом, кормясь щедротами юнцов, которые не успели еще растранжирить свои деньги.

В городе они пользовались большим влиянием. Хотя от их былого богатства не осталось и следа, они всеми силами старались поддерживать свою прежнюю славу, и так как все они происходили из родовитых и знатных семей, это им в какой-то мере удавалось. В памяти у всех еще были живы воспоминания о старшей сестре такого-то и великолепных увеселениях, устраиваемых таким-то. Когда пожилые женщины попадали в особняк разорившегося богача, они вспоминали былые пиршества, им казалось, что они видят тень покойного бея и что с тех пор ничего не переменилось. А похотливый бездельник - опустившийся пьяница, был в их глазах самым прекрасным и достойным женихом, которого может пожелать себе девушка. О его распутстве чаще всего говорили как о заслуживающей сожаления, но извинительной слабости: «Что поделать? Молодость. Повзрослеет - образумится!» Между тем большинству этих «молодых людей» уже перевалило за сорок. Но даже в самых лучших семьях не было девушки, которую не отдали бы им в жены, если бы они того пожелали. Казалось, вся городская знать была связана вечным и нерушимым договором, который соблюдался, несмотря ни на какие перемены в положении и состоянии тех, кто принадлежал к ее кругу. Никому в голову не приходило отказать в чем-либо этим бейским сынкам, и пятнадцатилетних девушек - чистых, красивых - бросали в объятия седеющих, морально опустошенных и обычно больных дурными болезнями развратников, у которых за душой не было ни гроша. В их особняках разыгрывались потом тщательно скрываемые, но страшные драмы. Лишь одно спасало городских девушек от этой ужасной участи - бейские сынки неохотно женились, предпочитая жить с проститутками, и умирали от пуль и болезней раньше, чем, пресытившись жизнью, решали обзавестись женой.