- Что нового, Хюсаметтин-эфенди? - наконец спросил он, глубоко вздохнув.

- И не спрашивай, сынок…

- Что с вами? Неужели и вы стали всерьез воспринимать жизненные невзгоды?

- Мне нынче не до шуток. Ввязался я в такое дело, что дай бог благополучно выпутаться.

Кассир снова погрузился в молчание. Омер смотрел ему в лицо, ожидая продолжения, но Хюсаметтин-эфенди медленно поднялся из-за стола.

- Пора, - сказал он. - Пойдем в нашу пещеру. Омер был изрядно заинтригован, но, зная характер

кассира, не решался настаивать - Хюсаметтин-эфенди не любил, чтобы совали нос в его дела. Когда они поднимались по лестнице в контору, он сказал:

- По-моему, сынок, нет никакой разницы между молодостью и старостью. Может быть, старость даже лучше, так как она означает, что жизнь, эта бессмысленная канитель, уже на исходе. Есть, однако, такие дела, которые для стариковских плеч слишком тяжелы. Впрочем, посмотрим… - Тут к нему неожиданно вернулось его обычное расположение духа. - Загадками говорю, не правда ли? Как-нибудь, при удобном случае, объясню тебе все. Я знаю: ты едва ли сможешь дать мне полезный совет. Да и не такое это дело, чтобы можно было помочь одним советом. Но должен я хоть с кем-то поделиться, сил моих больше нет молчать. От жены дома таюсь, в конторе от всех скрываю, в пору свихнуться.

И, ни слова не добавив, он пошел к себе за перегородку.

Омер направился к своему столу. Но он был не в состоянии сидеть на месте, не мог подавить нетерпения. «Оба мы в одном городе, - говорил он сам себе. - Полчаса, а то и меньше нужно, чтобы дойти друг до друга. Но, несмотря на это, я - здесь, а она - там. Почему? Какое у меня здесь дело? Только мучаю себя и надоедаю другим. Да и у нее, наверное, все из рук валится. Не станешь ведь в такой день играть на рояле? Мы не вместе! Разве может быть что-либо бессмысленнее? Жизнь - это цепь случайностей. Прекрасно. Но ведь должна же быть в ней хоть какая-то логика?!»

Омер потихоньку вышел из комнаты. Чтобы скрыть свой уход, он оставил шляпу на вешалке. Перескакивая через две ступени, сбежал вниз. На улице приостановился и подумал: «Еще слишком рано. Как бы она не решила, будто я влюбился до потери сознания». Но тут же одернул себя: не такая это девушка, чтобы перед ней надо было хитрить и притворяться. От нее ему ничего не удастся скрыть. Эта мысль одновременно и пугала, и успокаивала его. Знать, что кто-то видит тебя насквозь, не слишком приятно. Но ведь наконец он встретил человека, способного понимать все его мысли, даже те, которые он не осмелится высказать вслух.

Чтобы убить время, он направился к Балыкпазары (Балыкпазары («Рыбные ряды») - район Стамбула, где велась торговля рыбой). По узким улочкам, то и дело сталкиваясь друг с другом, брели хамалы (Хамал - грузчик, носильщик), ползли повозки. Стараясь сохранить равновесие, Омер шел по скользкому тротуару, летом и зимой покрытому грязью. Вскоре он очутился на Ягискелеси. Мрачные каменные здания с железными створками полуоткрытых окон стояли так близко друг против друга, что, казалось, грозили раздавить попавшего сюда человека. От каждой лавки к водостоку в конце улицы тянулся грязный, жирный след, вязкий запах масла бил в нос, со стороны моря несло сыростью и зловонием.

Омер узнал лавку дядюшки Талиба. Она помещалась в темном подвале, и с улицы не было видно, есть ли кто-нибудь внутри. За грязными стеклами виднелись бутылки с образцами оливкового масла, недалеко от двери стояла огромная бочка, на которой от пыли и жира образовался слой липкой грязи.

«Как можно добровольно обречь себя на пожизненное заключение в этаком подземелье? - подумал Омер. - Как можно изо дня в день ходить по этой улице, без всякой надежды попасть когда-нибудь в более приятное место? Но ведь дядюшка Талиб некогда знавал и другое. Его детство и юность прошли среди садов и необозримых полей. А теперь он забился сюда, как крыса, и ждет. Чего? Смерти… Увы, мы лишены возможности выбрать себе место по вкусу даже для ожидания смерти».

На улице стало безлюдно, и Омеру показалось, что он опаздывает на свидание. Он поспешил назад, дошел до моста и направился в сторону Бейоглу.

Было еще только четыре часа, и когда Омер подошел к консерватории, он не знал, что делать. Они не договорились с Маджиде ни о времени, ни о месте встречи. Ждать у дверей или войти и спросить? Но когда? По окончании занятий? А в котором часу кончаются занятия?..

«Вечно я извожу себя из-за всяких мелочей! - по обыкновению начал он рассуждать сам с собой. - У меня язык не повернулся сказать ей, как обычно говорят, назначая свидание: встретимся в таком-то месте, в таком-то часу. А теперь я простою здесь, как дурак, и все будут пялиться на меня, отпускать шуточки. Но, по-моему, следует обдумывать лишь самое главное, детали же должны улаживаться сами собою. Так должно быть, если в жизни есть хоть какая-нибудь логика. Интересно, неужели еще кто-нибудь на свете ломает себе голову над подобной чепухой? И при этом, не стыдясь, считает себя умным человеком…»

Омер решил войти в здание. Поднявшись по ступеням, он попал в довольно широкий коридор. До его слуха донеслись звуки различных инструментов. Юноши и девушки проходили мимо него, с футлярами и нотными папками в руках. Омер подошел к небольшой группе девушек.

- Я ищу студентку Маджиде-ханым. У кого можно узнать, где она?

Девушки понимающе усмехнулись.

- Какую Маджиде? - спросила одна из них. Омер долго и подробно описывал, какую именно

Маджиде; наконец девушки сказали, что не знают такой, и ушли. Омер принялся искать служителя. Но тут дверь одной из аудиторий за его спиной распахнулась, и он обернулся, словно его дернули за руку. К нему быстрым шагом приближалась Маджиде.

- Вот вы где! Я узнала вас по голосу. Вы меня искали?

Омер заглянул ей в глаза. Не раздумывая и сам удивляясь собственной храбрости, он спросил:

- А вы ждали меня?

Девушка, не отводя взгляда, грустно кивнула.

- Да.

Она протянула Омеру руку, и так они стояли

некоторое время. Руки у обоих были холодны как лед.

Одновременно у них вырвалось одно и то же слово:

- Пойдемте.

Они направились к лестнице. Маджиде взяла Омера под руку точно так же, как утром, и не отпускала его руки, хотя шла на ступеньку позади. Некоторое время они молча шагали по улице. Омер испугался, что снова наступит такое же неловкое и бессмысленное молчание, как утром, и пробормотал:

- Я должен был вам кое-что сказать!

- Да.

Маджиде бросила на него взгляд, который не придавал ему смелости. Светло-каштановые волосы свесились ему на лоб, касаясь оправы очков. Он был симпатичен ей, как серьезный малый ребенок.

Девушка отвернулась.

- Да, - снова повторила она. Поколебавшись еще мгновение, Омер произнес:

- Когда вчера утром на пароходе я подошел к вам, я не заметил, что с вами была моя тетушка.

Маджиде пристально взглянула на него. Она не понимала, к чему он клонит. Омер спросил:

- Рассказать вам все? Не пугайтесь. Все - это не так уж много. Но я непременно хочу сказать вам все. И немедленно… Если я не скажу сейчас, боюсь, в другой раз у меня недостанет смелости. Вы, по-моему, человек прямой. Я уверен, вы не станете хитрить или превратно толковать мои слова. Как бы банально и по-ребячески они ни звучали, вы проникнете в их истинный смысл.

Он принужден был остановиться. Маджиде смотрела на его округлые щеки, влажные губы. Его густые брови как будто сплелись с падавшими на лоб волосами. Взгляд у него стал беспокойный, казалось, в глазах его отражались встрепанные пряди волос. Девушка понимала, как для него мучительны эти попытки высказаться, как он далек от мысли обмануть ее. И она почувствовала, что, помимо воли, начинает таять лед, сковавший в ее душе все добрые, теплые чувства. Она поддалась тому неудержимому порыву, который вызывает в нас человек, обнажающий свою душу. Рядом с этим юношей, который мог, не таясь, не ломаясь, сбросить с себя маску и открыть все свое самое сокровенное, она почувствовала себя сильной и уверенной.