В душе Неджати-бей горел любовью к искусству и даже сам пытался сочинять песни на слова своих коллег учителей - любителей изящной словесности. Авторы нещадно насиловали смысл, пытаясь втиснуть его в определенный размер стиха, ритм и рифмы у них выходили корявые, да и музыка Неджати не отличалась высокими достоинствами. С годами, угнетенный собственной бездарностью, Неджати-бей опустился и обозлился на весь мир. ч При каких обстоятельствах Неджати-бей обратил внимание на Маджиде, неизвестно, но вскоре стал уделять девочке много времени. Получив согласие ее отца, он после школьных занятий водил Маджиде и еще двух своих учениц в Союз учителей. Здесь, на старом разбитом рояле, он давал им уроки музыки. Быстрые успехи Маджиде удивляли других учеников. На вечере, устроенном по случаю окончания начальной школы, она исполнила на рояле несколько пьес. Для новичка, занимавшегося всего восемь месяцев, она играла очень хорошо. Среди собравшихся в зале родителей, учителей и чиновников никто ничего не смыслил в музыке, но аплодировали ей долго и восторженно.

Когда Маджиде перешла во второй класс средней школы, Неджати-бей переехал в другой город, и за все каникулы девушка почти не подходила к роялю. Ей не хотелось одной ходить в Союз учителей, а если бы даже захотелось, то вряд ли это одобрили бы ее домашние.

Но когда начались занятия, в школе появился новый преподаватель музыки. Это был совсем молодой человек, высокий, коротко остриженный, черноволосый. Его звали Бедри На его круглом лице, казалось, все время блуждала рассеянная улыбка, и поэтому девушки с первого же дня стали подсмеиваться над ним. Вначале Бедри очень сердился на них. Он то и дело заливался краской, по нескольку минут не мог раскрыть рта и молча кусал губы, но потом на лице его снова появлялась прежняя блуждающая улыбка. Оглядев учеников, он садился за рояль и продолжал свои объяснения. Музыкальный класс, большой и всегда холодный, был удобным место для всяческих проказ. Мальчишки позволяли себе здесь самые отчаянные шалости, а девушки шушукались, прикрыв рот платочками, и то и дело разражались смехом.

- Ведите себя достойно! Прошу внимания! - говорил Бедри - на большую строгость он не был способен.

Бедри пытался заглушить шум и смех в зале громкой игрой на рояле или же просил учеников спеть что-нибудь хором. Но это мало помогало. Тогда за застекленной дверью класса вырастала фигура директора школы Рефик-бея. Он окидывал презрительным взглядом молодого преподавателя, неспособного навести в классе порядок, и, насупив брови, призывал учеников к тишине. Класс отвечал ему заискивающими улыбками.

Мало-помало Бедри привык. Большинство учеников было так плохо воспитано и избаловано, что их невозможно было урезонить ни окриками, ни просьбами. Даже на уроках самого директора стоял шум, как на базаре. Только на уроках истории да турецкого языка бывало тихо, так как историк частенько давал волю рукам, а преподаватель турецкого имел пристрастие к плохим отметкам, за что и был прозван ребятами «Нулем».

Когда Бедри узнал, что в других школах творится то же самое, он перестал обращать на это внимание и стал заниматься только с теми учениками, которые интересовались музыкой.

Вначале Маджиде сидела в углу, и Бедри заметил ее не сразу. Но вскоре все внимание молодого-преподавателя сосредоточилось на ней. С жаром человека, сделавшего необыкновенное открытие, он принялся рассказывать другим преподавателям и директору о незаурядных способностях девушки, пытаясь убедить их в том, что ею необходимо специально заняться. Его слушали с большим вниманием, одобрительно кивая головами, но за спиной ухмылялись и многозначительно переглядывались.

Что же касается Маджиде, то она по привычке, выработанной еще во время занятий с Неджати-беем, пожалуй, ни разу не взглянула в лицо своему новому преподавателю. Она смотрела только на ноты да на пальцы Бедри, изредка погружаясь в свои неясные мечтания. Темы бесед учителя и ученицы никогда не выходили за пределы того музыкального отрывка, над которым они работали. Оба они, как все люди, сознательно или бессознательно увлеченные искусством, были слепы ко всему, что его не касалось. Эти беспечные отношения между молодым учителем и девушкой, возможно, продолжались бы еще долго, если бы сам директор Рефик-бей не помог им взглянуть на самих себя другими глазами и не направил их мысли в сторону, весьма далекую от музыки.

Однажды вечером Бедри сидел в учительской и писал письмо матери в Стамбул. Обратив внимание на то, что по всей школе стало совсем тихо, он быстро закончил письмо и выбежал в коридор. Бедри жил в здании школы, и так как ему не хотелось сегодня выходить на улицу, он намеревался отправить письмо с кем-нибудь из учеников. Выглянув в школьный сад и увидев, что все уже ушли, Бедри вернулся к себе, уже надел было шапку, как вдруг услышал, что кто-то играет в музыкальном классе на рояле.

«Наверное, это Маджиде, - подумал он. - Отдам-ка ей письмо, пусть отправит». Когда он вошел в класс.

Маджиде уже закрыла инструмент и взяла в руки сумку.

- Я немножко позанималась, эфенди, - робко сказала она, направляясь к двери.

Бедри уступил ей дорогу.›

- Будешь проходить мимо почты, опусти письмо! Девушка положила письмо в сумку и, сделав реверанс, попрощалась с учителем:

- До свидания, эфенди!

- Не забудь про письмо!

- Не забуду, эфенди!

Маджиде вышла в сад и быстро зашагала по усыпанной песком дорожке. Когда Бедри возвращался в учительскую, навстречу ему из темного угла коридора выскочил директор. Прошмыгнув мимо Бедри, он выбежал в сад. Возбужденный вид Рефик-бея и его странное поведение удивили Бедри. Но он не стал над этим задумываться.

На следующий вечер Бедри должен был после уроков заниматься музыкой с Маджиде. Когда он вошел в класс, там сидели все семь учеников, с которыми он занимался дополнительно.

- Сегодня не ваш день. Зачем же вы остались? - спросил Бедри, в душе польщенный тем, что ученики так заинтересовались музыкой.

Девушки многозначительно переглянулись. А Маджиде, сидевшая в первом ряду, покраснела и опустила голову.

- Директор приказал всем заниматься вместе, - сказал один из мальчиков.

Бедри недоуменно пожал плечами и раскрыл ноты. Прослушав Маджиде и еще двух учеников, он сказал:

- Остальные завтра вечером!

Отпустив детей, Бедри пошел к директору - выяснить, чем вызвано столь странное распоряжение. Но, не найдя его в кабинете, вернулся к себе, оделся и вышел немного погулять. Шагах в десяти впереди себя он заметил учеников, с которыми только что занимался. Бедри поравнялся с ними, и некоторое время они шли вместе. Школьники, вопреки обыкновению, были какие-то притихшие.

- Вам, конечно, полезно всем присутствовать на уроках, - сказал Бедри, - но при условии, что вы будете внимательны и своей болтовней не станете мешать другим.

Ученики продолжали молчать. Надо было что-то сказать, и Бедри спросил Маджиде:

- Ты не забыла тогда про письмо?

Девушка страшно смутилась и залилась краской. Остальные опустили головы: кое-кто тоже покраснел, другие кусали губы, чтобы не рассмеяться.

- Ваше письмо взял господин директор, эфенди, - еле слышно произнесла Маджиде.

Бедри даже остановился от неожиданности.

- С какой стати?

- Не знаю, эфенди, только я вчера вышла в сад, как он догнал меня и потребовал, чтобы я отдала ему ваше письмо. Когда я достала конверт, он спросил: «Что там написано?» - «Не знаю, говорю, Бедри-бей просил опустить его в ящик». Тогда он прочел адрес и сказал: «Хорошо, хорошо. Ступай и больше не берись носить писем на почту». А ваше письмо он передал Энверу из третьего класса, чтобы тот опустил его в ящик.

Учитель промолчал. У площади он распрощался с учениками и пошел в кофейню, где обычно собирались учителя. Все его коллеги были уже в сборе. Кто играл в карты, кто в кости, а кто просто наблюдал за игрой и давал советы игрокам.

В дальнем углу Бедри увидел директора, тасовавшего колоду карт. Он сидел, поджав под себя одну ногу. Его шляпа лежала рядом на стуле. Время от времени он почесывал свою лысину, потом снова принимался тасовать карты.