ная жизнь осложнялась, и в налаженный, полусонный ритм (дей¬
ствие в этих водевилях чаще всего почему-то происходило в раз¬
гар лета на даче или в городском парке) врывалась буря, пусть
буря в стакане коды, по обязательно буря. От какой-то искры
вспыхивала любовь, и вместе с пей возникали препятствия, пу¬
стяковые препятствия, которые вскоре рассеивались, но пока что
расцветало чувство внезапно полюбивших друг друга молодых
людей.
Когда Орленев и его неизменная партнерша Домашева пере¬
брались в Петербург и продолжали выступать в старых и новых
водевилях любовно-лирического цикла, репортер «Петербургского
.листка» как-то спросил актрису: «Какие чувства вы любите изо¬
бражать?» Она ответила: «Люблю изображать молоденьких деву¬
шек с их рано пробуждающимся чувством любви, трогательной
душевной тревогой, невинным кокетством и грациозной ша-
лостыо — их внутренний мир мне дорог и понятен» 13. Этот ответ
многое объясняет в диалоге любви, вторым участником которого
был Орлепев.
До него роли влюбленных подростков у Корша называли «фи¬
сташками» и щелкали их дюжинами. А он относился к своим
гимназистам с такой серьезностью, что, по словам Кугеля, даже
открыл у них «душу Печорина и Аммалат-Бека»14. Он забав¬
лялся, дурачился, если был повод для мистификации — щедро
им пользовался, понимая, что деньги ему платят как комику-про-
стаку и что скупой Корш (постановка «Детей Ванюшина» Най¬
денова обошлась ему в 3 рубля 60 копеек, что мы знаем со слов
Н. М. Радина) не зря прибавил к его месячному жалованью два¬
дцать пять рублей за веселый талант. И все-таки, развлекая пу¬
блику, он не унижал своих героев, напротив, независимо от неле¬
постей и натяжек сюжета они у него действительно влюблялись,
и марионетки на ниточках превращались в людей.
Юношеская любовь, чувство еще отроческое и уже окрашен¬
ное первой зрелостью жизни, проходит через многие роли Орле-
нева начала и середины девяностых годов. Журнал «Артист» пи¬
сал, что дирекция театра Корша, «как будто обрадовавшись, что
нашла двух прекрасных исполнителей» на роли влюбленных под¬
ростков, ставит «одну пьесу за другой», повторяющие «те же сю¬
жеты» 15. Автор высказывал опасение: не потеряет ли игра акте¬
ров своей непосредственности от этих вынужденных повторений?
Опасение не напрасное: Орлепев избегал однообразия только по¬
тому, что за водевильными масками всегда искал натуру с ее бо¬
гатством меняющихся оттенков, с ее безостановочным движением,
искал и довольно легко находил. Конечно, у реализма в театре
тоже есть предел, связанный с личностью актера, с тем, что его
способность перевоплощения не безгранична. Но в первый мос¬
ковский сезон Орленеву до предела было еще далеко, и каждый
из его влюбленных был влюблен по-своему, ни в чем не повторяя
предшественников.
В разнообразном мире этого водевиля существовало и некое
постоянство. Юношеская любовь у Орленева всегда была внезап¬
ной, с первого взгляда, с первой улыбки. Водевиль не оставлял
времени для обдумывания, для кристаллизации; все должно было
происходить в считанные минуты, и такой стремительный темп
был Орленеву по душе. Ему нравилась отчаянная, с надрывом и
романтикой, в самом деле печоринская любовь — она давала удоб¬
ный повод для насмешки, и она же скрывала в себе, если глубже
приглядеться, искреннее чувство, застенчивое и потому чуть-
наигранное, чуть-чуть позирующее. И была еще одна повто¬
ряющаяся черта у этой юношеской влюбленности — ее всепогло-
щенностъ. Тут тоже был повод для насмешки; сосредоточен¬
ность — это ведь еще и безразличие ко всему, что выходит за
пределы твоего интереса, рассеянность, чудачество, немотивиро¬
ванные поступки, конфликт с житейским здравым смыслом. Но
в таком состоянии самозабвения и полной поглощенности чув¬
ством есть и выигрышная сторона для актера-психолога. Мир
героя сужается до одного человека, зато как вырастает этот чело¬
век, даже если это самая заурядная пятнадцатилетняя гимна¬
зистка Лидочка, дочь начальника отделения департамента, из
водевиля «Роковой дебют». Любопытно, что в печатном издании
этого водевиля16 рядом с перечнем действующих лиц указываются
исполнители: Лидочка — г-жа Домашева, Всеволод Малыжев —
г. Орленев, что должно было служить надежной рекомендацией
для провинциальных актеров.
В наши дни, перечитывая водевили, которые играл Орленев,
задаешь себе вопрос, как из этой скудости произрастала его фан¬
тазия, его комический талант, его реализм, с теми бесчислен¬
ными красочными подробностями из области быта и из области
психологии, которыми не переставала восхищаться критика на
протяжении всех девяностых годов. Была, например, такая коме¬
дия в одном действии «Под душистой веткой сирени» В. Корне-
лиевой17, долго продержавшаяся в репертуаре Орленева и хорошо
принятая публикой. Как и полагается в этом жанре, в ее основу
взято недоразумение. Он, «только что кончивший курс в частном
учебном заведении» (к тем, кто кончил казенные учебпые заве¬
дения, цензура относилась ревниво, и драматурги предпочитали
их не упоминать), и она, «недавно из пансиона», пришли летним
вечером на свидание в парк, а их «предметы» или «сюжеты» (ос¬
тавшиеся за сценой Варенька и Дмитрий Николаевич) почему-то
не явились. Далее действие развивается по принципу строгой
симметрии. Он и она ждут, ждут и потом знакомятся, и, по¬
скольку оба оказываются в невыгодном положении отвергнутых
партнеров, легко находят темы для увлекающего их разговора.
А потом все идет crescendo: улыбка, дружеское расположение,
милое признание, слезы, протянутые друг другу руки и, наконец,
вечная любовь. В заключительном явлении комедии он и она вы¬
ходят смущенные из-за кустов и обмениваются репликами:
«Он (вполголоса). Прощай, голубка!
Она (так же). Прощай, медвежонок!
Оба (посылая друг другу воздушные поцелуи). До завтра!»
После этих слов влюбленные разбегаются в разные стороны и
идет занавес.
И вот представьте себе, па протяжении многих вечеров пу¬
блика смотрит эту нехитро придуманную историю, смеется, апло¬
дирует и по многу раз вызывает Орленева и Домашову. И очень
сведущие люди находят в их игре даже тургеневские мотивы.
И кто-то в газетах, может быть, сам Амфитеатров, пишет о «веч¬
ной музыке», которую он услышал в непритязательном анекдоте,
сочиненном актрисой Кориелиовой. И придирчивый, разборчивый
Кугель отдает дань искусству Орленева, из пустяков творящего
чистейшую лирику. Притом заметьте, что эта чистейшая лирика
не была бестелесной, в ней слышался голос просыпающейся му¬
жественности, такой естественной и согласной с природой, что и
самый строгий цензор нравов нс мог бы ее упрекнуть в грехов¬
ности. А если бы кто-нибудь и упрекнул, то у Орленева был готов
контраргумент: шутя, он говорил в дружеском кругу, что любовь
в бессмертной трагедии Шекспира тоже детская, на переломе от
отрочества к возмужанию.
Вторая зима у Корша была короткой. В разгар сезона, в ок¬
тябре 1894 года, умер Александр III, был объявлен государствен¬
ный траур и надолго закрылись театры. До этой паузы Орленев
сыграл много ролей: Вово в «Плодах просвещения» — газеты
в меру его хвалили («сумел уберечься от шаржа»), по выделяя
из общего, не более чем заурядного ансамбля; пастуха по роду
занятий, сиятельного принца по крови в пьесе «Васантасепа», на¬
писанной по мотивам старой индийской поэмы,— действие в ней
происходило за пятнадцать веков до нашей эры, и Орленев весело