Чешуей Балаур звякнул,

Семикратно зычно крякнул

И в подполье к чабану

Сунул голову одну,

Ближе к пареньку придвинул,

Пасть зубастую разинул,

И, защелкав перед ним,

Не давая сделать шагу,

Язычищем ледяным

Стал облизывать беднягу;

Облизав добычу всласть,

Змей осклабился приятно

И, забыв захлопнуть пасть,

Шею вытянул обратно.

Так семь раз подряд в подвал

Головы Дракон совал

И сопел неутомимо,

Изрыгая клубы дыма,

Прямо в очи пастуху

Ухмыляясь то и дело.

Вдруг снаружи, наверху,

Зазвенело, загудело,

И раздался семерной

Рев семи драконьих глоток:

— Я сегодня сыт и кроток,

Сам не знаю, что со мной!

Я сожрал овечье стадо,

Мне сейчас еды не надо.

Завтра есть я захочу

И мальчишку проглочу.

Андриешу очень худо:

Страшен семиглавый зверь,

И, наверно, только чудо

Может выручить теперь!

Снова наступает ночь,

Только снова спать невмочь,

Смотрит вверх пастух несчастный,

А в кусочке вышины

Семь неярких звезд видны

В высоте пустой неясно.

Может, знак в них тайный есть?

Что возможно в них прочесть?

Что должны они пророчить?

… Как бы смертный час отсрочить.

Пастушок, пора проститься

Со Стежаром, с Ветер-Птицей,

Больше встретить не случится

Берег древнего Днестра.

Пусть во сне тебе приснится

Утро, солнце, Миорица, —

Пастушок, пришла пора!

Мальчик смотрит в вышину,

Сидя в колдовском подвале…

И приснилось чабану,—

Семь высоких звезд упали,

Покатились и пропали,

Сгинули в ночной тени.

— Уж не головы ль они

Ненасытного Дракона? —

Андриеш подумал сонно.

Он очнулся и вздохнул,

Тихо дойну затянул,

И во все концы земли

Эту песню разнесли

Синие речные воды

И ручьи, и ручейки —

Дойну горя и тоски.

В ней пастух навек прощался

С красным солнцем и луной,

Горько плача, разлучался

Он со всею остальной

Красотой земли родной.

Так протяжно, так спокойно

Над землей струилась дойна!

Ветра вольного крыло

Эту песню вдаль несло,—

Птицы вторили нестройно…

Ах, как хлопцу тяжело!

И тогда из тьмы ночной

Ослепительной волной

В яму хлынул свет волшебный,

Словно солнца блеск целебный.

Этот свет на пастушка

Излучали два зрачка,

Два лазурных огонька,

Две звезды, два глаза смелых.

Где ж еще, в каких пределах

Раньше их увидеть мог

Наш скиталец-пастушок?

В небе, что ли, подглядел их

Иль на крыльях мотыльков,

Иль в мерцаньи гроздьев спелых,

В синих всплесках васильков,

В гордых взорах гайдуков,

В искрах боевых клинков?

Это синими очами

Улыбался Фэт-Фрумос:

Пленнику в глубокой яме

Избавленье он принес.

Сам — в пастушеском плаще,

Блещет сабля серебром,

И уселся на плече

Сокол с голубым пером.

— Фэт-Фрумос пришел сюда! —

Закричал пастух счастливый,—

Добрый воин, справедливый

От Балаура спасет,

Мне свободу принесет!

Витязь рассмеялся звонко,

Руку протянул в подвал,

Высвободил чабаненка,

Обнял и поцеловал.

И промолвил Фэт-Фрумос:

— Долго ты, пастух, скитался,

Тяжкий путь тебе достался,

Только это не беда!

Ты держал себя достойно,

И твоя подруга-дойна

Привела меня сюда.

Я чудовищного Змея,

Семиглавого злодея,

Много лет уже ищу,

Сабли на него точу.

И теперь к нему в берлогу

Показал ты мне дорогу.

Видишь, там бежит с холма

Ведьма старая сама!

Значит, время подошло

Рассчитаться ей за зло,

Что всю жизнь карга творила

От восхода дотемна.

Как ни прячься, вражья сила,

Все ж не скроется она

И поплатится, конечно!

Лишь добро на свете вечно.

Ну, проклятая, держись!

И гайдук с размаху ввысь

В небеса метнул над хатой

Грозный буздуган зубчатый,

Чтоб ударить по врагу.

А Стригойка-Згрипцоройка,

Словно мышка-землеройка,

Заметалась на лугу,

Спину выгнула в дугу;

Зря она себя корежит —

Ей помочь ничто не может!

С громом рухнул на каргу,

На Стригойку-Згрипцоройку,

Богатырский буздуган,

Как могучий ураган,

И колдунью, и постройку

Раздавил и доконал,

В землю черную вогнал.

И проснулся в тот же миг

Расколдованный родник;

И колючки и бурьяны,

Что росли среди поляны,

Превратились в мак багряный,

В желтый донник, вереск пряный,

В пестрые ковры гвоздик

И боярышник румяный.

За кустами диких роз,

Притаясь, дышать не смея,

Андриеш и Фэт-Фрумос

С нетерпеньем ждали змея.

Вот раздался лязг и звон.

Это полз к своей берлоге

Возвращавшийся Дракон,

Семиглавый и стоногий.

Он сопел, то здесь, то там

Изрыгая дым и пламя.

По деревьям и кустам

Яростно хлестал хвостами.

Фэт-Фрумос нахмурил брови

И промолвил чабану:

— Я немедля бой начну.

Здесь прольется много крови.

Для семи драконьих шей

Наточил я семь мечей.

Будь все время наготове,

Рядом стой и не зевай,

Мне оружье подавай!

Только молвил богатырь —

С ревом вылез на пустырь

Змей Балаур семиглавый,

Протянул во всю длину

Шею гибкую одну

И разинул зев кровавый,

На бойца дыша отравой.

А бесстрашный Фэт — Фрумос

Исполинский меч занес

Над чешуйчатым Драконом,

Опустил клинок со звоном,

И под лезвием каленым

Покатилась голова,

И окрасилась трава

Кровью, как смолою, черной,

Ядовитой и тлетворной…

Но сломавшийся клинок,

Загремев, упал у ног.

Андриеш стоял на страже,

Подал меч другой тотчас же,

Размахнулся вновь герой —

Нет и головы второй!

Покатилась вдоль откоса,

Чешуею грохоча,

Но в руке у Фэт-Фрумоса —

Лишь обломок от меча.

Свистнул третий меч подъятый

И ударил тяжело,

А за ним — четвертый, пятый

Разлетелись, как стекло.

Славен будь, клинок помятый!

Грудой головы лежат,

Горы и холмы дрожат,

Но дракон проклятый бьется,

Стервенеет, не сдается,

Льет с клыков смертельный яд,

Изрыгает черный смрад,

Грузно виснут шей обрубки…

Пусть клинок сломался хрупкий,

Но дела идут на лад!

Ох, дракон бушует зря —

Не сломить богатыря!

Пусть дракон, яря свой гнев,

К гайдуку, осатанев,

Пастью тянется щербатой,—

Но у нечисти хвостатой

Уж не семь голов, а две,

Остальные — на траве.

Вот сверкнул шестой клинок —

Голову срубил шестую,

Но и сам, сломавшись, лег

Рядом, на траву густую.

Заревел окровавлённый

Змей с одною головой,

А воитель непреклонный

Вынул меч последний свой.

Тут, при виде новой сабли,

Силы змеевы ослабли,

Льется кровь — грязна, густа,