Потом музыканты исполнили три песни, священник одарил их пятью злотыми, но Лэицэ, выходя из поповского дома, выглядел куда более довольным, чем покидая бывшего письмоводителя.

Музыканты навестили и примаря, перебрав вслед за ним всех именитых людей на селе, однако поторапливались, потому что народ все тянулся и тянулся на луг.

Поздравляя компаньонов-золотопромышленников, музыканты дольше всего задержались у Ионуца Унгуряна и меньше всего мешкали у Прункула.

Самый толстый из компаньонов сидел за столом с женой и сыном-студентом. Обед длился уже давно, и было заметно, что и отец, и сын порядочно выпили. Молодой Унгурян принялся насвистывать на ухо Лэицэ какие-то новомодные песенки и требовал их исполнения.

— Не знаю, домнул! Каюсь, не знаю! — отнекивался музыкант, желая избавиться от студента.

— Не знаешь? Разве может быть такое? Колоссально! — обиженно бубнил Унгурян-младший.

— Разве может быть? — бормотал вслед за сыном и отец.

— Такой артист и не знает! А вот эту? — и студент попытался насвистеть другой мотив, но ни язык, ни губы его уже не слушались. Лэицэ с отвращением замотал головой.

— Колоссальная песенка! Клянусь честью — колоссальная! — твердил студент.

— Истинная правда! — еле вымолвил толстяк-отец.

Чтобы наконец-то избавиться от них обоих, Лэицэ заиграл марш. Молодой Унгурян попытался насвистывать его, хлопая в ладоши.

— Колоссально! Как это ты умеешь все играть! — воскликнул Унгурян-младший, всовывая Лэицэ в руку бумажку в двадцать злотых.

У Прункула они едва успели начать песенку, как появился хозяин с бумажной десяткой. Музыка тут же сникла, и все шестеро музыкантов поспешно ретировались со двора.

— Больше ноги моей здесь не будет! — пообещал скрипач, оказавшись на улице.

Когда они вышли от последнего богача и поспешно стали спускаться вдоль Козьего ручья к лугу, навстречу им выбежал парнишка.

— Вы забыли зайти к Мэрджиняну, Паску и Лупу, — закричал он.

— К кому? — переспросил Лэицэ, останавливаясь.

Парнишка повторил все три фамилии и добавил: «Они вас ожидают!»

Музыканты призадумались: никто из них не помнил, чтобы кто-то из этой троицы считался важной птицей.

— Пошли. Показывай дорогу, парень! — решил Лэицэ, вспомнив, что четыре года назад число почетных жителей Вэлень тоже вдруг неожиданно увеличилось. Но такого, чтобы за один год появилось сразу три новых богача, еще не бывало.

Музыканты свернули к Козьему ручью и миновали дом Прункула, подозрительно поглядывая на парнишку.

— Вот здесь! — показал мальчишка и покраснел от радости.

Музыканты навестили Мэрджиняну, потом через два дома выше по склону дом Паску, а напротив него — Лупу.

— Ты уж теперь не забывай нас, Лэицэ, — уговаривали цыгана новоявленные богачи. — Нам тоже приятно послушать музыку в собственном доме в святой день воскресения.

Парнишку, который так ловко провернул дело, тоже щедро наградили.

Лэицэ повеселел:

— Если так и дальше пойдет, через год, глядишь, еще четыре богача появятся. В Вэлень богачи растут как грибы.

На минутку музыканты заглянули в трактир, где их ждал обед, но есть им не хотелось: в каждом доме, куда они заходили, их чем-нибудь, да угощали. Выйдя из трактира, они с трудом стали пробиваться сквозь густую толпу. И когда наконец-то присоединились к своим товарищам, их встретили криками «виват» и «ура».

Лэицэ поднял смычок, помахал им в воздухе, и оркестр грянул «хору». Толпа заволновалась. Из-за столов стали подниматься мужчины и женщины, кто-то пытался пробиться сквозь плотное кольцо зрителей.

Послышались хлопки в ладоши, перекличка между парами, становившимися в круг, который замыкался второпях, под зажигательные звуки «хоры». Танец начинался медленно, с плавного волнообразного раскачивания: вправо-влево. Потом пары расходились и, кружась, проплывали по всему кругу. Женщины и девушки, склонившись, проскальзывали под рукой, широко улыбаясь или затаивая улыбку.

Было два часа пополудни. Настоящее веселье только начиналось.

У Иосифа Родяна были гости. Они заявились утром, часов в девять. Это были адвокаты Албеску и Тырнэвян, посватавшиеся к старшим сестрам Эленуцы, Эуджении и Октавии. Сватовство началось в марте, через несколько недель после того, как у «Архангелов» открыли большое золото. От претендентов не было отбою, но Иосиф Родян давно положил глаз именно на этих молодых людей, в которых открыл великие достоинства, что, по правде говоря, было совсем не просто. Эленуце, например, оба сразу же не понравились — заурядные молодые щеголи без всяких примет, не запомнишь даже сразу, брюнеты или блондины, одеты по самой последней моде, проборы как ниточки, одинаковые приторные улыбки, губы будто смазаны маслом.

Албеску, высокий, сухощавый, с голубыми, словно выцветшими, глазами, был уже слегка лысоват. Говорил размеренно, изысканно, отчетливо произнося концы фраз и время от времени поглаживал белокурые выхоленные усики.

Другой адвокат, Тырнэвян, едва достигавший Албеску до плеча, тоже был блондин, но поплотнее, пожирнее коллеги. Одет был тоже элегантно, но говорил взахлеб и размахивал руками.

При первой встрече Эленуца заметила только застывшие, словно окаменевшие, черты удлиненного лица Албеску, отчего он сразу стал ей несимпатичен. У Тырнэвян ей не понравился вздернутый нос, который, казалось, передавал всю сущность адвоката. Смотрел ли Тырнэвян, говорил ли, ел, нос его всегда был по ветру.

Но Эленуце даже в голову не пришло поинтересоваться, какое впечатление произвела эта пара на ее сестер. Будь она повнимательнее — заметила бы, что Эуджения и Октавия просто светились от счастья. Она же, мельком взглянув на сестер, подумала: «Вот как отец может обездолить своих детей!» Однако продолжить эту мысль ей не пришлось, потому что рядом с адвокатами оказался третий незнакомец, который чрезвычайно изящно поклонился, когда его представили Эленуце.

«До чего самодоволен этот домнул Войку!» — подумала она, выслушав его вежливое приветствие. Поглядев на него, она чуть не расхохоталась. Юноша был вовсе не дурен собой и знал это. На лице его сияла улыбка до ушей. Его так и распирало радостное самодовольство, которое скрыть было невозможно, так сияли его глаза и вся физиономия. Вдруг Эленуцу осенило: «Да ведь это для меня заказал отец такое солнышко!» И у нее тут же пропало всякое желание смеяться.

Потом явились два ходатая по делам и доктор — все с женами. Они были давнишние знакомые письмоводителя и каждый год на пасху приезжали в Вэлень полюбоваться на сельский праздник, тщетно питая надежду, что Родян предложит им стать компаньонами золотого прииска.

Георге Поплэчан был стряпчим старого закала, дока в своем деле, хоть и без диплома. Руки у него были пухлые, лицо одутловатое, бороду и усы он коротко стриг. Когда кто-нибудь произносил нечто похожее на шутку, он широко разевал рот и выдыхал:

— Э-э-э!

Второму лет было около сорока, и он только именовал себя юристом. В молодости имел склонность к романтике, пописывал стишки и женился на бедной девушке. Но поскольку корпеть над бумагами в кабинете не любил, то мотался по трактирам и кофейням, не переставая проклинать благородный порыв, подвигнувший его на женитьбу. Дела у него шли плохо, он запутался с банковскими ссудами, и вот уже несколько лет уповал, что спасут его только золотые прииски. При каждом удобном случае он непременно затевал о них разговор с управляющим, но Иосиф Родян ко всем намекам оставался бесчувственным, как скала.

Из вновь прибывших гостей, пожалуй, только доктор Принцу в самом деле любовался природой и красочным зрелищем пасхального празднества в селе, глядя на него сквозь огромные, тяжелые очки, постоянно сползавшие на кончик носа. Говорили, что он хороший врач, на удивление понимает во всех болезнях и любит свою профессию. Так оно и было, но, несмотря на прекрасную практику, денег у него не водилось. Все, что он зарабатывал, как мука через сито, просеивалось сквозь пальцы его жены. Она была лет на пятнадцать моложе мужа, но зато куда его толще. Краснощекая, пухлая, рыхлая, она похожа была на надутую волынку, и платье на ней, казалось, постоянно готово было лопнуть.