— Дамы и господа! Бывают мгновения непонятной трансцендентальной радости, когда нам кажется, что жизнь — это широкая дорога, несущая нас по плещущим волнам. Зенит над нами подобен огромному изумрудному оку, которое воодушевляет сердца божественной гармонией. Мы уже не «humana gens», a «angelica», иначе говоря, не человеческий, а ангельский род. Небо и земля, кажется, сливаются воедино от эфемерной вибрации наших душ.

Дамы и господа! Мы имеем счастье приветствовать в нашем кругу святого архангела Гавриила, великого покровителя мира малых сих, кто тонет в непроглядной тьме и жаждет увидеть лиловый луг. Он пришел, сияя светом полярных ночей, соблаговолил снизойти и остаться среди пигмеев, в то время как его звали к себе вершины Гималаев. Спектроскопический энтузиазм, который мы ощущаем, невозможно описать и возможно только показать, применив для этого лучи Рентгена. Но мы передадим нашим потомкам из грядущих поколений свет разума и силу воображения. Солнечные эманации будут плыть над грядущими веками и донесут наши поздравления: «Виват Унгурян! Виват архангел Гавриил!»

И Унгурян, и другие молодые люди часто прерывали речь Василаке смехом и криками: «Браво! Молодец!»

Теперь же приветственным возгласам в честь Унгуряна и Василаке, казалось, не будет конца. Когда наконец крики немного поутихли, Унгурян шепнул сидевшему справа Василаке:

— Ты вроде бы похудел?

— Нет. Наоборот. Пусть несут шампанское.

Юмор этого квадратного юноши заключался в умении произносить бессмысленные речи, соединяя друг с другом такие слова, которые никогда, ни при каких условиях соединиться не могут. Унгурян весьма ценил этот его талант. Но еще больше ценил он Василаке за то, что тот мог пировать три ночи подряд.

Теперь же Василаке выпил совсем немного и язык у него только начал развязываться, потому ему и не удался тост, которым он хотел удивить Унгуряна. Чтобы говорить гладко и совсем бессмысленно, Василаке нужно было выпить по меньшей мере литра два выдержанного вина. Возможно, благодаря тесному общению или же от восхищения перед талантом Василаке Унгурян тоже начал произносить длинные тосты. Но, понимая, что совершенства маэстро ему не достичь, рад был внимать словесным шедеврам своего приятеля.

Василаке был из тех студентов, которые не торопятся учиться, понимая, что самая счастливая пора — студенческая. Никто лучше него и Унгуряна не понимал толк в пирушках. Принесли шампанское, выпили по бокалу, и Василаке заказал песню, потом вторую. Принесли коробки с сигарами, которых всем присутствующим хватило бы на целый месяц. Дым, шум — голоса все громче, все оживленнее.

Прункул следил, чтобы стаканы наполнялись и опоражнивались как можно чаще. Унгурян побуждал Василаке произносить тосты. Зал гремел от хохота, песен, выкриков. То и дело между молодыми людьми вспыхивали горячие споры, которые Василаке тушил очередным тостом.

Было уже за полночь, когда Унгурян произнес свою традиционную речь.

— Я с любовью думал о вас, братцы, и мне так хотелось вновь увидеться с вами! И теперь, когда мы с вами встретились, я не могу с вами расстаться. Хочу вам сообщить, что до восьми утра никто не выйдет отсюда. А теперь послушаем Пырву.

Пырву учился на третьем курсе медицинского факультета. Высокий белобрысый парень, он усердно занимался, но не сторонился и пирушек. Голос у него был такой, какого Унгуряну слышать еще не доводилось — а он, уже шестой год пребывая в университете, слышал многих молодых певцов, кочующих по столицам.

Шум постепенно затих, и Пырву запел.

Снова принесли еду, бутылки вина, коробки с сигарами. Василаке не уставал провозглашать тосты, едва только умолкал Пырву. Незаметно наступило утро.

Если бы в кармане у Унгуряна были только те триста злотых, которые дал ему отец на прощанье, студенту ни за что бы не расплатиться по счету за эту ночь. Но за время каникул отец не раз совал ему деньги, о которых потом забывал.

Повиснув на руке Прункула, Унгурян плелся к нему на квартиру.

Им частенько доводилось спать вдвоем; случалось, что, возвращаясь после ночной попойки, они брели, смертельно уставшие, к той квартире, какая ближе, но чаще всего идти можно было только на одну квартиру из двух. То у Унгуряна, то у Прункула оказывались неожиданные большие долги квартирным хозяевам. Проходило три-четыре месяца, и уже ни у того, ни у другого не было крыши над головой. Дожидаясь денег по телеграфу, они засиживались допоздна в кофейнях и гуляли по улицам до утра.

Много денег спускали в злачных местах столицы два молодца из Вэлень. Редко они брали в руки книгу, но и взяв, вскоре с отвращением бросали. Случались минуты, когда они задумывались, испытывали угрызения совести, клялись самим себе взяться за ум. Но воли у них не было, а вести, приходившие из дома о положении дел на прииске, настраивали на прежний легкомысленный образ жизни — и они весело гуляли и сладко спали.

Унгурян-младший частенько с недовольной миной говорил:

— Какой черт заставляет отца хвастаться каждой находкой на прииске?

Но недовольство его длилось недолго, поскольку всякая добрая весть отмечалась новой попойкой.

Старики же хвастались, потому что золото затмевало им все, потому что чувствовали себя счастливыми, сильными, непобедимыми и хотели, чтобы все на свете об этом знали.

Вот так и сложилось, что молодые люди больше интересовались состоянием дел у «Архангелов», чем, к примеру, здоровьем родителей, братьев и сестер. Не было письма, чтобы они не спросили о делах акционерного общества. Мало-помалу им стало казаться, что их счастье и несчастье зависят от «Архангелов», что «Архангелы» для них и мать, и отец. Родители могут и умереть, но если прииск будет исправно выдавать золотоносную породу, то доля, которую они имеют в общем капитале, обеспечит достаток и им не придется менять образа жизни. «Архангелы» превратились для них в солнце, дарующее жизнь, к которому они постоянно обращали свои взоры. Они и знать не хотели о других приисках, которыми владели их родители. Все, кроме «Архангелов», считалось чепухой.

Однако если бы молодые люди всерьез вникли в добычу золота, то убедились бы, что никаких оснований презирать остальные прииски нет. Ионуц Унгурян и Георге Прункул возлагали большие надежды на «Шпору» и прииск «Влэдяса». Молодой Унгурян, если бы он полюбопытствовал, мог бы узнать, что золото, которым он сорит направо и налево, добывается не у одних только «Архангелов».

Фамилии Унгурян, Прункул, так же как и Негру, которую носил тесть Иосифа Родяна, были исконными в Вэлень. Деды и прадеды их промышляли кто старательством, кто земледелием, кто тем и другим. Один из предков Унгуряна был владельцем золотых приисков, пожалуй, даже покрупнее, чем Иосиф Родян. Процветал в те времена знаменитый прииск «На Хусдоапе». Семейства эти частенько поминаются в разговорах рудокопов и старателей, а дома их и до сих пор остаются самыми красивыми и просторными в Вэлень. Так что, издавна владея приисками, эти три семейства в Вэлень да еще несколько могли бы прожить, не занимаясь золотодобычей, поскольку скопили уже значительный капитал, денежный в первую очередь, владея вдобавок лугами и пахотными землями.

Молодые люди, думая о собственном будущем, могли бы брать в расчет и земельную часть имущества своих родителей. Но они про землю даже не знали. Ни разу в жизни в пору сенокоса не вышли они на светлую луговину, которая им принадлежала. С землей у них не было никакой связи. Впереди им светило только одно — «Архангелы».

Не думали они и о том, сколько расходуют родители и сколько откладывают. Будь они повнимательнее, то даже Унгурян мог бы заметить, что его отец далеко не все денежки пускает в расход. Старый Унгурян если и тратил деньги, то только на выпивку и еще на благодарность Лэицэ. Но, сколь бы старик ни был жаден до вина и сколько бы ни пил, выпивка не могла разорить его, если принять в расчет доходы от «Архангелов» да еще от двух приисков. И с Лэицэ он не так уж часто встречался, потому как был весьма тяжел на подъем и редко бывал в городе. Значит, возможность отложить «белые денежки про черный день» была, и занималась этим его жена. Никто в селе не знал, сколько денег у Георге Прункула, но всему селу было известно, что каждый грошик он десятью узлами завязывает. Оба совладельца «Архангелов» никогда не были бедняками, а потому, продолжая жить по-прежнему и теперь, когда шло богатое золото, они не впали в крайность и не стали гоняться за роскошью. Унгурян был счастлив тем, что мог сладко есть и пить, а Прункул тем, что мог отложить лишнюю денежку. Больше всего денег у них уходило на содержание отпрысков.