Словно бы раздув ноздри и вытолкнув из них длинные струи пара, возле перрона остановился поезд. На несколько мгновений перрон превратился в водоворот из людей и чемоданов. К несчастью, Василе Мурэшану оказался в вагоне, где не было знакомых. Одно место было свободным, но Василе не решился сесть и остался стоять в коридоре. Он подумал было выйти из вагона и поискать другой, где могли бы быть семинаристы, но побоялся отстать от поезда. Он редко ездил на поездах — только в семинарию и домой, в село, да и то между этими путешествиями были такие долгие промежутки, что он по-прежнему, как все крестьяне, побаивался паровозов, казавшихся ему черными жутковатыми чудовищами.
Долго размышлять ему не пришлось: раздался протяжный гудок, и поезд тронулся. Василе Мурэшану даже вздрогнул от радости и удовольствия: он едет домой! Ему уже исполнилось двадцать три года, и на уроках он частенько строил серьезные, взрослые (так ему казалось) планы на будущее; и все же радость, какую он испытывал теперь, была детской — нежной и легкой, словно ласка. Вокзал, городские дома, телеграфные столбы убегали назад, и Василе, с облегчением вздохнув, предался радостному предвкушению встречи. В первые минуты он думал только о своих близких: родителях, двух старших сестрах, младшем братишке; потом о доме, дворе, их садике. При мысли, как скоро он всех увидит, на сердце у него становилось тепло, и ему казалось, что он снова шестилетний мальчишка, готовый заснуть в объятиях матери, которая ласково ерошит ему волосы.
Василе подошел к открытому окну. Вокруг расстилался бесконечный зеленый ковер, кое-где расцвеченный желтыми пятнами донника. Ковер этот, если посмотреть вблизи, казалось, бежит за поездом, если же глядеть вдаль — медленно вращается сам по себе. Между донником изредка мелькали и черные пятна свежераспаханных полей. Сквозь голубой воздух струился нежный умиротворяющий свет. А вдалеке, на горизонте, не было уже ни земли, ни неба, а только синеватая колеблющаяся дымка.
Василе Мурэшану жадно вдохнул весенний воздух, запахи зазеленевших лугов, увлажненной дождями земли. Он уже не сожалел, что в вагоне нет знакомых. Пока он любовался прелестями весны, в голове его засветилась мысль, наполнившая его гордостью. «Бог, — утверждала эта мысль, — которого тебя заставляли познавать по книгам, теперь взялся за работу сам, чтобы ты его лучше постиг». Возрождающаяся природа и все, им видимое вокруг, существовало, казалось, лишь для того, чтобы тверже укрепить в душе и уме юноши понимание смысла жизни и мира.
Среди всех прочих духовное поприще больше других предполагает четкие обязанности перед жизнью.
Между двадцатью и двадцатью четырьмя годами, когда молодые люди, возможно, весьма далеки от того, что именуется глубинным пониманием жизни, семинарист уже должен иметь твердые принципы и во взглядах на жизнь, и в понимании ее. Нелегко сформировать глубокие убеждения в годы, когда тебя захлестывают радужные волны молодости, и нельзя сказать, что все семинаристы выходят из семинарии с твердыми убеждениями. И все же встречаются такие молодые люди, которые покидают семинарию с истинной верой и непоколебимой решимостью в душе. Но каким бы ослепительным ни был свет, излучаемый вечными идеалами, которым поклоняются эти юные души, все же и эти избранники ощущают по временам тяжесть воспринятой ими веры. И не потому, что вера их не истинна, а потому, что она слишком тяжела и чересчур много требует от их еще слишком юного возраста.
Но если реальность истин, в которые верует такой юноша, подтверждает не только логика ума, книг и проповедей, а и непосредственное лицезрение природы, то истины эти становятся как бы теплее и ближе юной душе, заставляя сердце радостно биться.
Так вот радовалось и сердце Василе Мурэшану. Путешественники выходили из вагона, то и дело сновали мимо него, разговаривали, смеялись — он ничего не слышал. Девочка лет пятнадцати, стройная, черноглазая, с чуть вздернутым носиком, осмелилась даже подойти к нему и заглянуть через его руку, которую он положил на оконную раму. Василе не обратил на нее никакого внимания, и тогда этот чертенок в юбке, уязвленный тем, что ему не удалось вывести из мечтательного состояния юношу, вот уже час, как глядевшего в окно, быстро пробежал мимо него, расхохотавшись прямо ему в ухо. Семинарист вздрогнул, обернулся назад, но, никого не увидев, вновь высунулся в открытое окно. Ему хотелось, чтобы учитель Марин именно сейчас спросил его про «божьи следы в мироздании», как старик именовал космогонические доказательства бытия бога. Василе сумел бы ответить ему так, что старик только бы рот раскрыл.
Поезд остановился на совсем маленькой станции, вернее сказать, на полустанке. Это была первая деревня, которую, выехав из города, увидел Василе Мурэшану. Село казалось бедным, с узкими улочками и хатами, крытыми соломой и дранкой. Но при виде деревенских домиков мысли Василе приняли другое направление. Он представил себе родное село и, конечно же, вспомнил домнишоару Эленуцу, о которой почти позабыл. «Да, да, я ее увижу! — заверил он себя, — Может, мы вместе разговеемся на пасху, кто знает. И книгу я ей вручу обязательно!» В голове у него сразу же затеснились картины: каким образом он дарит ей эту книгу. Из множества ситуаций, какие рисовало перед ним воображение, он не мог остановиться ни на одной. Он решительно отверг первое свое желание переплести книгу, поскольку переплетчик мог и не закончить работу до конца каникул. Зато твердо решил начертать на первой странице посвящение. Но что написать Эленуце, как к ней обратиться? Найти какое-нибудь изречение или стих, написать просто — «домнишоаре» или же «милой домнишоаре», — тут он ничего не мог решить.
Теперь ему следует быть осмотрительным. Это уж яснее ясного. Пройдет еще два месяца, и он получит диплом, вакансии есть, к осени можно надеяться получить хороший приход (а Василе, естественно, мечтал о самом лучшем), следовательно, уже летом можно будет жениться. Только еще раз нужно убедиться в благосклонности девушки и благорасположении ее отца, господина Родяна. До сих пор у Василе все было весьма неопределенно, да это и не удивительно, ведь он был мальчишкой! Теперь же он взрослый мужчина и должен бороться за свое будущее. Василе почувствовал даже некоторое раздражение: ведь из-за Эленуцы и письмоводителя Родяна он до сих пор пребывал в полной неопределенности и только теперь, на пасхальные каникулы, надеялся что-нибудь прояснить. Остальные его товарищи-четверокурсники уже уверенно говорили о помолвках в августе и о свадьбах в октябре, он же не мог сказать ничего определенного.
Начав думать о родном селе и Эленуце робко и восторженно, Василе вдруг воспылал гневом и возмущением против нее и ее родителей; но в том-то и дело, что возмущался Василе лишь потому, что слишком был увлечен девушкой. И думал, и принимал решения в нем наполовину мальчик, наполовину мужчина, и половинки эти беспрестанно теснили друг друга… Увы, увы, Эленуца Родян из состоятельной семьи, она даже чересчур богата для бедного семинариста! Но и он, конечно, добьется хорошего прихода, возможно, через несколько лет станет протопопом; и вообще, отец может и не давать за ней слишком большого приданого…
Вдруг ни с того ни с сего Василе принялся весьма сурово осуждать письмоводителя за богатство, возненавидев всей душой золотой прииск, главным акционером и, можно сказать, единственным владельцем которого был отец Эленуцы. Штольня представлялась теперь Василе вратами в ад и главным врагом, вставшим ему поперек дороги. Был ли достоин письмоводитель такого богатства? Нет? Любому может свалиться счастье на голову. И ему, семинаристу Василе Мурэшану, тоже.
Василе уже не восхищался красотами весны и не думал о космогонических доказательствах божьего бытия. Он открывал все новые и еще более основательные препятствия, стоявшие между ним и Эленуцей. Так он вспомнил, что одна из дочек письмоводителя Иосифа Родяна два года назад вышла замуж за городского врача, а две другие, как было ему известно, в феврале обручились с двумя молодыми адвокатами. Припомнил, что среди гостей, которые бывали в доме Родяна, и среди молодежи, ухаживавшей за барышнями, он ни разу не видел священника, а тем более семинариста. Мысли молодого человека становились все серьезнее. Много ли толку от того, что братство и равенство между людьми давным-давно провозглашены законами Христа и столько величайших мыслителей неустанно проповедовало их, если богатство по-прежнему ставит столько преград между людьми! Разве золотой прииск «Архангелы» не разделил в Вэлень даже образованных людей неодолимой пропастью? Разве его отца, священника Мурэшану, поскольку он не акционер этого прииска, не почитают за пятое колесо в телеге? Разве крестьяне не кланяются с большим почтением письмоводителю, чем попу Мурэшану? А ведь и на долю священника могла бы выпасть такая же удача, как и на долю отца Эленуцы! Но священнику Мурэшану за семнадцать лет пребывания в Вэлень не привалило такого счастья! Что и говорить, большое богатство выпадает не всем. Семинарист хотел убедить себя, что богатство дается людям на погибель, но, вспомнив про достаток, в каком жила семья письмоводителя, он подумал, что прииск «Архангелы» мешает только ему, Василе Мурэшану, только его делает несчастным.