Подошел ко мне мужик:

шляпа набок, галстук – шик.

Взял за пуговку меня,

тарахтит, а речь – фигня.

С виду – сизый голубок,

а зануда – не дай бог!

Говорю ему: «Амбал,

ты меня заколебал».

Дело было у ларька.

Говорю: «Рванем пивка?»

Голубок рванул и сник.

Будто с пивом съел язык.

…Пейте, граждане, пивко.

Будет на сердце легко.

Потому как в том пивке –

градус! – в каждом пузырьке.

1991

Ах вы, груди!

На Садовой улице в магазине шляп

понял, что погибну я из-за этих баб!

Глазки их пригожие, в клеточку трусы.

Пропадаю пропадом из-за их красы!

Ах вы, груди, ах вы, груди,

носят женские вас люди, –

ведьмы носят, дурочки

и комиссар в тужурочке.

Там, где пес на кладбище гложет свою кость, повстречал я женщину, пьяную насквозь.

Повстречал нечаянно, привожу в свой быт, а она качается, а она – грубит!

Ах вы, груди, ах вы, груди,

носят женские вас люди, –

ведьмы носят, дурочки

и комиссар в тужурочке.

Взял я кралю на руки, выношу на двор.

А она беспочвенный заводит разговор.

Разлеглась, мурлыкая, на рыдван-тахте:

«Что ты, – говорит, – прикасаешься к моей красоте?»

Ах вы, груди, ах вы, груди,

носят женские вас люди, –

ведьмы носят, дурочки

и комиссар в тужурочке.

1962

На диване

На диване, на диване

мы лежим, художники.

У меня да и у Вани

протянулись ноженьки.

В животе снуют пельмени,

как шары бильярдные…

Дайте нам, хоть рваных денег, –

будем благодарные.

Мы бутылочку по попе

стукнули б ладошкою.

Мы бы дрыгнули в галопе

протянутой ножкою.

Закадрили бы в кино мы

по красивой дамочке.

Мы лежим, малютки-гномы,

на диване в ямочке.

Уменьшаемся в размерах

от недоедания.

Жрут соседи-гулливеры

жирные питания.

На диване, на диване

тишина раздалася…

У меня да и у Вани

жила оборвалася!

1960

Вечеринка

Вошла, внесла румянцы,

спросила: кто я есть?

Заваривались танцы,

шумел паркет, как жесть.

Играл я на гитаре –

дубасил по струне!

Дыхнула в ухо: «Парень,

сыграй наедине…»

Я в песню носом тыкался,

как в блюдце с молоком.

А ты, как недотыкомка,

стучала каблуком.

Как звать меня?! Акакиём.

Она в ответ: «Трепач!»

А я ей: «Прочь отскакивай –

как мяч, как мяч, как мяч!»

1960

Бывшие люди

На тряских нарах нашей будки –

учителя, офицерьё…

У них испорчены желудки,

анкеты, нижнее белье.

Влетает будка в хлам таежный,

все глубже в глушь, в антиуют.

И алкоголики – тревожно –

договорятся и запьют.

На нарах – емкостей бездонность,

посудный звон спиртных оков;

на нарах боль и беспардонность,

сплошная пляска кадыков!

Учителя читают матом

историю страны труда.

Офицерьё ушло в солдаты,

чтоб не вернуться никогда.

Чины опали, званья стерлись,

остался труд – рукой на горле!

И тонет будка в хвойной чаще,

как бывшее – в происходящем.

1958, Сахалин

«Стрелочник – дедушка, хмырь…»

Стрелочник – дедушка, хмырь.

Дедушку звали Аркашею.

Словно болотный упырь

форменный – форму донашивал.

Стрелочник в будке живет,

стрелочник пахнет картошкою,

он самогоночку пьет

и заедает – дорожкою…

Как-то с похмелья (дитя!) –

лег поперек – не кровати,

а – на стальные «путя».

Повеселился и – хватит.

1964

«Не стану рассказывать вкусные сказки…»

Не стану рассказывать вкусные сказки

про виски-сосиски, сыры и колбаски.

Я лучше уеду от вас, оглоедов,

в республику мертвых, но дивных поэтов.

Со мной происходят ужасные вещи,

клыкастые пьяные бреды гнетущи!

А мне ведь от Бога подарок обещан –

путевка в цветущие райские кущи!

Обрыдло рассказывать дряблые байки

о том, что родная земля надоела,

почем на углу вечерком раздолбайки, –

до ваших делишек – какое мне дело!

1963

Объявления

Забор. Бумажки. Кнопки. Тётки.

«Сдаю мочу».

«Лечу от водки».

Читаю, словно блох ищу:

«Куплю жену. Озолочу»,

Имен и чисел кавардак.

«Подвал меняю на чердак».

Опять… жену! Вот сукин… дочь!

«Могу от немощи помочь».

Восторг! Куда ни кину глаз.

«Продам хрустальный унитаз».

А вот эпохи эталон:

«Есть на исподнее талон».

…Забор кряхтит, забор трещит

под гнетом суетных желаний.

Он – наша крепость, символ, щит!

А меч… дамоклов меч – над нами.

1970

«Пьет страна. Как туча – брашно…»

«От Москвы до самой до Камчатки…»

Пьет страна. Как туча – брашно!

Вечер. Всполохи беды.

Соловей поет так страшно.

Жутко так цветут цветы…

Сыплет в душу озорную

алкоголем, как дождем.

Продавец очередную

не отпустит – пропадем.

Жаждет душенька отравы,

а чего желает друг?

Из вулкана – стопку лавы?

Или – славы пышный пук?

На Камчатке все в порядке.

Рыба. Дождь. Дворец Пропойц.

Сам с собой играет в прятки

ларька какой-то «поц».

Я пишу стихи рукою.

Посыпаю их мозгою.

Соловей молчит… А друг

зажевал цветком недуг.

1963

«Аэродром, аэропорт…»

Аэродром, аэропорт,

коньяк и яблоки апорт.

Не будут рейсы по дождю.

Не подчинился дождь вождю,

который в будке над страной

не перекроет – проливной.

…Сиди, коньяк тебе и сон,

не спи – залезет муха в рот.

Сиди, товарищ Кацнельсон,

сиди и вянь, как бутерброд.

А самолет не полетит:

сгорело небо – дождь в золе.

Сиди, пока ты жив и сыт,

пока ты, гнида, на земле.

31 декабря 1959, Пулково

Перегрузки

А. Битову

Перегрузки кислого тела,

переборы хмельного сердца.

До того серьезное дело,

что ночами трудно раздеться.

…Провода моих перегрузок –

Что гудите, нервы, сердито?

Обойдемся без пошлых музык

в винной пляске святого Витта.

Самолетиком дряхлым рокочешь,

надрываешься, точно пахарь…

Вроде, сгнил человек, а – хочет!

Голова уже, как папаха, –

вся чужая, вся меховая,

еле-еле… едва живая.

Отчего мои перегрузки?

Оттого, что живу по-русски.

17 ноября 1963, Москва, Внуково

Дым

Посвящается И. С. Тургеневу

Не дымок растаял на рассвете, –

улетучились жена и дети.

Покрупнели щели на полу.

Угнездился таракан в углу.

Хорошо, что не было пока

не шестидесяти – сорока.

Хорошо, что водки было много.

Дым друзей клубился у порога.

1969

«Отпусти меня, боль, отпусти…»

Отпусти меня, боль, отпусти.

Есть у пьяниц пароль: не грусти!

Не грусти, моя свет-красота,

ты всегда настоящая, та.

Ты прости мне проделки мои.

Отпусти меня жить в соловьи.

Буду тихо любить, как светить.

Подзаборной кончине – не быть.

Отпусти меня в обморок вьюг,

в сердце друга, как будто – на юг.

Отпустила вселенская боль:

окунулась душа в алкоголь.

1963

Одоленцы

(зеленые бесенята)

Мне показалось: позвонили!

Я вышел в ночь. За дверью пусто.

То одоленцы поманили…

И я пошел за ними шустро.

Осиротей моя семейка,

заплачьте, розовые дети!

Бульвар, холодная скамейка.

Осенний сексуальный ветер.

Я вновь покинул чистых комнат

геометрическую скуку.

Мне эта ветреность знакома.