а сам при этом подремывал, сквозь сон путая порядок слов?..

И как, безудержно многоречиво, требовал от всех краткости?.. Как

глупо и чванливо настаивал на том, чтобы протокольно было за¬

писано: его обозвали ослом, пусть все знают!

Невелика роль Клюквы (в новых переводах Кизила) в коме¬

дии, но весьма значительна. Именно он, смешной увалень, делает

то, что оказывается не под силу благородным флорентийским

господам: находит клеветников, источник шума из ничего. Для

комического исхода событий пьесы это очень важно.

Еще меньше (всего одно появление на сцене) роль старого

Гоббо в «Венецианском купце». Но опять же: «Отличносыграно!»,

Варламов «запомнился навсегда», «нельзя представить себе луч¬

шего старика Гоббо!»

И вообще шекспировские комедии — «прямое дело для Варла¬

мова, — пишет Э. Старк, — по той способности к откровенно весе¬

лой буффонаде, какая в высшей степени свойственна Варламову.

Но ни Мольер, ни Шекспир не пользуются фавором у театральной

администрации, и таким образом актер, замечательный, редкий

актер, лишен для своего творчества живой воды, коей у Шекспира

и Мольера — неиссякаемый родник, а мы, публика, — многих ча¬

сов большой художественной радости».

И такой строгий и взыскательный критик, как А. Р. Кугель,

находит нужным особо отметить, что «Шекспира могут играть

только люди с большой душой, с великим чувством жизни, с ге¬

ниальной детскостью и бессознательной мудростью... Варламов

«купался» в Шекспире. Он так играл шекспировские роли, что

невозможно представить себе другое исполнение, другой стиль,

другие интонации. Все эти словесные фейерверки специально

шекспировского остроумия выходили у Варламова так, будто он

родился с этими остротами».

А были сыграны Варламовым всего две небольшие роли в пье¬

сах Шекспира. Но, наряду с ролью Сганареля, они опровергают

еще одно заблуждение, связанное с именем Варламова. Утвер¬

ждали, что он — «органически русского репертуара актер», может

воссоздавать на сцене «только русские национальные характеры».

Оказывается, нет! Неверно это ограниченное представление

о его творческих возможностях, об их широте. А что не сыграл

многих ролей английской, французской, немецкой, испанской

классической драматургии — не его вина. И его вина. Не умел

постоять за себя, довольствовался малым, чаще всего тем, что

само шло в руки... Это надо повторять: уважение высказывается

только правдой.

XIV

Уже тридцать пять лет работает Варламов в Александрийском

театре.

31 января 1911 года «громкой меди громыханьем», празднично

отмечается этот юбилей. В честь славного юбиляра играется коме¬

дия Островского «Правда хорошо, а счастье лучше». Варламов

выступает в одной из своих любимых ролей — Силы Ерофеича

Грознова.

Театр полон до отказа. Кассовая ведомость говорит о том, что

выручен в этот вечер самый большой сбор за весь сезон (1949 р.

50 к.).

Перед спектаклем — короткое торжественное заседание: гово¬

рят Варламову в лицо такие высокие слова, произносят такие на¬

пыщенные речи, что смущается даже он, привыкший к хвалебным'

устным отзывам и восторженным рецензиям в печати. Называют

его «гениальным комиком», «не знающим себе равных во всей

Европе», «самой крупной звездой на русском театральном небо¬

своде» и даже почему-то (из-за широкой известности, что ли?)

«негласным петербургским городским головой»...

Больше всего полюбилось Варламову это звание — городской

голова! По-ребячьи счастливо улыбаясь, потом переспрашивал:

— Слыхал, милый, как меня возвеличили? Я теперь ог-го-го

какую должность занимаю!

Спектакль, по правде говоря, был сорван частыми и нескончае¬

мыми аплодисментами... Зрительный зал бушевал при каждом

выходе Варламова, разражался рукоплесканиями после каждого

слова Грознова.

По окончании спектакля — подношение подарков. В следую¬

щие дни идут подарки Варламову на дом: золотой портсигар

(хотя не курил он), серебряный самовар (очень кстати, — боль¬

шой был чаевник!), превосходного покроя «посольский» фрак

(это на его-то фигуру!), перстни с драгоценными камнями, сер¬

виз кузнецовского фарфора... Словом, кому что по карману и кому

что придет в голову. И корзины цветов (в январе!) в таком коли¬

честве, что в квартире уже не помещались, пришлось выставить

на лестницу. Лавровых венков с величальными надписями на

шелковых лентах, да так много, что потом Константин Алексан¬

дрович этими лентами, вместо обоев, обклеил все стены своей ак¬

терской уборной в театре. Получилось аляповато донельзя, но

зато ни у кого не было такого!

Многие почитатели таланта Варламова не сумели попасть в

театр 31 января. Поэтому 5 февраля, «по просьбе публики», празд¬

нование юбилея было повторено в Большом зале Консерватории.

На этот раз шел спектакль «Не в свои сани не садись».

Именно в эти дни он сказал репортеру из «Петербургской га¬

зеты», что счастлив как никогда, что «ничем и никем» не хотел

бы быть, кроме как Варламовым. Появились статьи и заметки, по¬

священные юбилею «высокоодаренного» и «несравненного»

К. А. Варламова, во всех русских газетах. А в «Одесском слове»

было напечатано юбилейное обращение присяжного поверенного

к «своему коллеге» К. А. Варламову, сочиненное Власом Доро¬

шевичем.

Именно в эти дни Константин Александрович заявил о своей

мечте — учредить классический «театр Островского», о своей го¬

товности первым вступить в труппу этого театра.

И дальше, чуть ли не весь 1911 год стал юбилейным для Вар¬

ламова. Один из актеров Александрийского театра, П. М. Ильин,

постоянный организатор гастролей Варламова, сколотив «летнюю

труппу», предпринял большую гастрольную поездку по России.

В репертуаре — только Островский. И в каждом городе — так воз¬

вещали афиши — «юбилей заслуженного артиста императорских

театров К. А. Варламова». Всюду чествовали юбиляра, гремели

рукоплескания, подносились подарки... А он прямо-таки млел от

восторга.

Говорил:

— Теперь-то я знаю, что значит быть на седьмом небе!

И впрямь был на седьмом небе.

Человек открытых чувств, открыто принимал выражение при¬

знательности зрителей, впрочем, вполне искренней признатель¬

ности.

«Успех огромный всюду, сборы полные, лавровые венки так и

сыплются к моим ногам, и я теперь поверил, что я — знамени¬

тость!» — пишет он своей Анюте.

«Мне поднесли памятный подарок: очень красивый золотой

жетон с трогательной надписью».

«Когда мой голос раздался еще за кулисами — уже театр дро¬

жал от аплодисментов, а при выходе устроили такую овацию, что

я расплакался. Хозяин театра поднес мне лиру в мой рост — ли¬

лии и розы с лентами... Овациям не было конца. И сейчас у меня

на столе лежат восемь газет с описанием сего торжества и воз¬

ведением меня в культ».

«Сорок спектаклей отмахали, прием восторженный, всюду

прямо за божество иду... И всюду цветы, лавры, подарки».

Только осенью вернулся в Петербург, к открытию нового се¬

зона. Друзья встретили, посмеиваясь:

—       Потешил себя наш Костенька. Устроил из своего юбилея

всероссийский праздник!

А В. Н. Давыдов спросил:

—       Не рано ли бабки подбивать?

—       Это еще ничего! — отвечал Варламов. — Увидишь, что еще

будет на сорокалетием юбилее!

Но не вышло праздновать сорокалетний юбилей.

Последние два года неможется ему.

Дышится тяжело, голова побаливает часто — тупо, нудно и

подолгу. И ноги становятся ватными, ступить боязно, так и ка¬