Рассказывая мне об этом, профессор спохватился, он понял, что увлекся, и тут же быстро вернулся к основной теме разговора.

— Главное, — сказал он, — не окапывайтесь на китобазе, старайтесь подольше быть на китобойцах, то есть ближе к промыслу. Китобаза часто простаивает в бухтах, а китобойцы носятся по просторам океана. Сколько повидаете! Китобои — народ смелый, наблюдательный, они вам много расскажут!.. Это, голубчик, хорошая, полезная школа. Именно на китобойцах и добывается опыт. Наука без опыта — так, схоластика.

Он долго не выпускал моей руки.

— Ну, Воронцов, — сказал наконец профессор, — отправляйтесь!.. Не спешите с выводами, но и не превращайтесь в простого собирателя фактов… Вы не обидитесь на меня? — спросил он и, не дожидаясь моего ответа, добавил: — Ведь я вас люблю, как сына… Вот что еще хочу сказать вам: сундук знаменитого мореплавателя Крузенштерна совершил со своим хозяином несколько кругосветных плаваний — и… сундуком остался… Не становитесь сундуком, Воронцов! Действуйте смелее; ошибетесь — не страшно, ошибку всегда можно исправить. Действуйте смелее и работайте. Работайте не покладая рук — только на этой дороге вы и найдете истину.

«Да, — подумал я, — главное — не стать сундуком. Остальное — то есть опыт, авторитет, способность к смелым обобщениям — придет, обязательно придет!»

Эта мысль успокоила меня, и я направился к себе.

Каюта моя маленькая, опрятная, но так густо прокуренная, что нечем дышать. До меня в ней жил помощник шеф–гарпунер Олафа Кнудсена — Эрик Ларсен. Он, как я узнал от Жилина, был снят без сознания с «Тайфуна» перед самым отходом китобойца: его уложил на больничную койку флегмонозный аппендицит.

Над койкой висел его портрет. Косая сажень в плечах, льняные волосы, приветливые, широко открытые глаза и кипенно–белые зубы — таков Ларсен, настоящий викинг.

Открыв иллюминатор — каюта, как видно, не проветривалась со времени ухода хозяина в больницу, — я пытался уснуть, но глаза не смыкались.

В час ночи, заслышав шум машины, я вскочил с койки и вышел на палубу. «Тайфун» уже снялся со швартов и направлялся в море. Медленно уплывала земля. Сначала скрылись Три брата — три мрачные скалы. Потом мыс Поворотный.

Свежий океанский ветерок, звезды над головой, мерный шум машин и всплески воды за бортом располагали к мечтательности. Какие только мысли не приходили в голову! Где только не побывал я за тот час, пока прохаживался по переходному мостику, который соединяет среднюю часть корабля с площадкой, где стоит гарпунная пушка! О чем только не думал! Но все мысли сходились к капитану Кирибееву. Что он за человек? Почему не как все появился на «Анадыре»? Почему запойно пил от Приморска до Камчатки?

Задавая себе эти вопросы, я понимал, что не сразу найду на них ответы. Я на «Тайфуне» всего лишь несколько часов, а много ли можно узнать за это время?

Когда я поднялся на мостик, Кирибеев рассердился:

— Вы чего тут болтаетесь? Почему не спите? Идите в каюту. Начнется охота — подниму всех!

Я вернулся в каюту и на этот раз быстро уснул.

4

Было семь часов утра. Океан лежал спокойный, и лишь мелкая зыбь, отголосок недавнего шторма, пробегала по его поверхности. Свежий ветерок посвистывал в вантах. Я поднялся на мостик. Капитан Кирибеев в распахнутой стеганке и высоких сапогах стоял у левого обвода и нетерпеливо барабанил пальцами по огромному, шестнадцатикратному биноклю. На капитане старенькая фуражка с потрескавшимся лаковым козырьком и позеленевшим «крабом». Та, в которой он появился на «Анадыре». Лицо в ржавой щетине. Глаза прищурены. Из трубки вьется синенький дымок.

— Доброе утро! — сказал я.

Он повернулся ко мне, вынул трубку изо рта.

— А-а… это вы!.. Здравствуйте, профессор!

— Как дела?

— Ищем, — ответил он усталым голосом. — Третий час ищем, и ничего, даже косаток, не видно. Как держите руль? — прикрикнул он на штурвального. — Три румба влево!

— Есть три румба влево! — отчеканил рулевой и резко повернул штурвальное колесо влево.

Стрелка компаса медленно, как бы нехотя, легла на указанное деление.

— Так держать!

— Есть так держать! — ответил рулевой и сжал в руках шипы штурвала.

Описав полудугу, китобоец понесся на северо–запад. Миновав мыс Шипунский, «Тайфун» пошел в глубь Кроноцкого залива, богатого, как свидетельствуют отчеты китобоев, китовыми стадами. Но нам не везло. Кирибеев с рассвета стоял на мостике, в «вороньем гнезде» четвертый час сидел боцман Чубенко, однако, кроме чистой воды, на горизонте ничего не было видно. Правда, как объяснил мне Жилин, капитан–директор флотилии не обязывал Кирибеева начинать охоту. Напротив, он звал его к «Аяну», чтобы совместно с капитанами других китобойцев обсудить план предстоящего промысла. Но Кирибеев не хотел прийти к китобазе «пустым». Оп решил ознаменовать свое возвращение на флотилию хорошим трофеем.

Матрос Жилин постепенно вводил меня в курс жизни на китобойце. Он рассказал, что Кирибеев по каким–то особым причинам три года провел в Ленинграде; что страсть механика Порядина — вытачивание фигурок из зубов кашалота; что гарпунер Олаф Кнудсен учинил в Приморске скандал, отказываясь идти на промысел без Ларсена, с трудом его уговорили взять к себе в помощники боцмана Чубенко. Жилин охотно объяснял мне все, чего я не понимал или не знал.

…На «Тайфуне» все было готово к встрече с первым китом. Невысокий, косоплечий, в толстом свитере, гарпунер норвежец Олаф Кнудсен стоял у пушки. Он зорко смотрел на океан и лишь время от времени оборачивался к наблюдательной бочке, в которой с рассвета сидел боцман Чубенко. На немой вопрос гарпунера «бочкарь» отрицательно покачивал головой.

Олаф Кнудсен, не меняясь в лице, посасывал трубку и смотрел на море. Лицо его, красное, как у большинства северян, было тщательно выбрито.

Я с интересом смотрел на норвежца. Ему было больше шестидесяти лет, но он держался на ногах как боксер. Олаф Кнудсен был лучшим гарпунером Норвегии. За его плечами — огромный опыт, уйма наблюдений и отличное знание моря. Среди китобоев «Тайфуна» Кнудсен отличался молчаливостью, зоркостью глаз и сосредоточенностью опытнейшего охотника. Несмотря на качку, он твердо стоял на ногах, как бы слившись с кораблем. Издали казалось, что гарпунер и китобоец — одно целое. Норвежец быстро ощупал меня маленькими, слегка красноватыми глазками и отвернулся.

В полной готовности стояли на своих местах и остальные китобои. Даже те, кто был свободен от вахт, несмотря на ранний час, торчали па палубе. Всем хотелось видеть охоту на первого кита в этом сезоне.

Я спустился с мостика и, стараясь не показать свою неловкость, с видом заправского моряка полез по вантам к наблюдательной бочке. Заняв место Чубенко, спустившегося «размять ноги», я разложил на коленях блокнот, фотоаппарат и секундомер. Обязанности мои пока были несложные. С момента появления кита я должен был фотографировать, засекать время и все фиксировать: появление кита у поверхности, примерную высоту фонтана, продолжительность пребывания на поверхности и под водой, интервалы между первым и следующими фонтанами и так далее.

Самая тяжелая работа предстояла на борту «Аяна»: анатомический обмер, взвешивание, описание приемов и способов разделки китовых туш, исследование желудка и внутренних органов. Работа эта, конечно, изнурительная и скучная… Но что же делать?

Записки знаменитых китобоев Вильяма Скорезби, капитана Ингебригтсена, Эндрюса и труды английской антарктической экспедиции на «Дисковери» были очень интересны, но практического значения для советских промыслов не имели. Правда, были еще записки капитана шхуны «Карлук» Бартлета, записки Ф. Литке, В. Стифансона и капитана Беннета, а также работы Вериго—Катковского и некоторых других советских биологов. Материалы очень ценные, но не исчерпывающие всех проблем китоловства.

Мне нужно было добыть как можно больше материала, который мог быть получен лишь на основе терпеливых и тщательных наблюдений. Эти материалы впоследствии послужили бы основой и для составления промысловой карты. Ведь ради этого я надолго расстался с женой, институтом, друзьями и любимой библиотекой.