Халтурин Федор Николаевич

Говорите любимым о любви

(Из лирического блокнота)

_____________________________________________________

Библиотечка «Красной звезды», № 9 (237).

М., Издательство газеты «Красная звезда», 1968.

OCR и редакция Dauphin, май 2005.

_____________________________________________________

СОДЕРЖАНИЕ

ТЕЛЕГРАММА

СИНИЙ ПЛАТОЧЕК

СУХАРЬ

АСТРЫ

ОГОНЕК

БЕРЕЗКА

ВЧЕРАШНЯЯ ЛЫЖНЯ

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

ВЕСЕННЯЯ СКАЗКА

ПИСЬМА

МИШКА

АЛЕНУШКА, ПЕЧАЛЬ МОЯ...

РУЧЕЙ

ЛИСТЬЯ

ЛЮБИТ — НЕ ЛЮБИТ

_____________________________________________________

ТЕЛЕГРАММА

Когда Ванюшка уходил в армию, Надя слово ему дала,

ждать обещала. Год ждала, два ждала. А на третий начал

приставать к ней сосед, Лешка-гармонист. Глаза нахальные,

бесстыжие. Чуб из-под шапки светлыми колечками вьется.

Красивый парень Лешка. Все бобровские девчата сохли по

нему.

Не дает Лешка Наде проходу. Надя в клуб — и он за

ней. Надя к подружке на посиделки, а Лешка уже там, ее

дожидается. Прилипчивый ухажер Лешка, опытный в таких

делах.

Слова разные, из книг вычитанные, про любовь

говорит.

Гармошка в его руках малиновым звоном заливается,

будто тоже что-то про любовь выговаривает.

А письма от Ванюшки короткие, скупые, новости

солдатские в двух строчках перечислены.

А вечера зимние долгие, раздумчивые...

Сегодня у Нади день рождения. Намаялась она за день

на ферме, прибежала вечером домой: нет ли письма,

телеграммы от Ванюшки. Оказалось, что нет. Присела Надя у

окошка, взгрустнулось ей.

В прошлом году Ванюшка открытку прислал,

большую, с ландышами, на ней лента телеграфная наклеена. С

днем рождения, значит, Надежда Тимофеевна...

А нынче — ни письма, ни телеграммы.

Пригорюнилась Надя у окошка. Стемнело на дворе.

Снежная вьюга крутит, бесится. Третий день подряд не

утихает метель.

Вскоре Лешка пришел. Обмел валенки у порога, присел

к столу, спросил с ухмылочкой:

— Скучаешь, именинница?

Смолчала Надя. Только глазами в его сторону повела.

Заглянул Лешка в глаза девушке и даже отшатнулся —

такая в них тоска глубокая, затаенная, невыплаканная.

Привстал Лешка со стула, полушубок застегнул.

— Так нет, говоришь, ни письма, ни телеграммы? А на

почту звонила?

— Куда теперь звонить? — неохотно ответила Надя. —

Сам, небось, знаешь: вчера за Карповым оврагом все столбы

вьюга повалила.

— Та-ак, — вполголоса протянул Лешка, — Связь,

понятно, по этой причине не работает. И почтальон, опять же

понятно, в такую метель на печке сидит. А телеграмма от

Ванюшки, что само собой понятно, лежит на почте. Срочная.

А до почты ни много ни мало — шесть километров.

— Придумал про телеграмму-то? — встрепенувшись, с

робкой надеждой спросила девушка.

— Почему придумал? Знаю. Точно.

Лешка надвинул шапку на самые брови, пошел к

порогу. Остановился. Глянул через плечо:

— Ты поскучай пока. Я еще загляну.

Надя опять прильнула к косяку.

Часа через три Лешка вернулся. Он с трудом

расстегнул закоченевшими пальцами полушубок, долго шарил

в кармане, наконец протянул Наде сложенный вчетверо

листок.

Надя вспыхнула вся маковым цветом, схватила

телеграмму, еще не читая, стала целовать ее, не стыдясь

Лешки, не отворачиваясь от него. Потом сняла со стены

Ванюшкину фотокарточку, прижала ее к груди, забыв и о

Лешке, и о метели, и обо всем на свете.

А Лешка стоял у порога, весь в снегу, смущенно моргая

длинными заиндевевшими ресницами. Потом повернулся

кругом, шагнул в сени и тихонько прикрыл за собой дверь.

Он задержался на крыльце, невольно прислушиваясь к

чему-то новому в своей душе. Может быть, к тому, как у него,

всегда озорного, удачливого парня, впервые в жизни

ворохнулась теплая зависть к настоящей, большой любви.

СИНИЙ ПЛАТОЧЕК

В гарнизонном Доме офицеров проводился вечер

лейтенантов. Молодежи пришло много. Принаряженные, в

парадных мундирах. Женатые, конечно, с женами. А

холостяки, их в ту пору немало было в гарнизоне, девушек

пригласили. В фойе буфет открылся. Цинандали там, саперави

и прочее такое под номерами.

Сначала, как водится, торжественная часть. Генерал

сказал речь. Одних похвалил, других пожурил. В общем,

поставил задачи.

Те, о ком генерал сказал доброе слово, сидели, краснея

от смущения. Правда, больше почему-то смущались их

соседки. Горделиво этак смущались. А неудачники как-то

сразу заскучали, отводя в сторону глаза. Кому же приятно

получать замечания при народе? Да еще от генерала.

Потом выступали командиры лучших взводов. Потом

был концерт самодеятельности. Словом, вечер затягивался.

Все ждали танцев. Особенно девушки. Недаром же

готовили они к этому вечеру самые нарядные платья,

подбирали самые модные туфельки.

Наконец грянул оркестр. Тоненько, чуть слышно

отозвались ему хрустальные подвески люстр. И пошли,

закружились, завертелись пары, сразу стало шумно и тесно.

Кто-то приказал открыть окна, и в зал хлынула вечерняя

свежесть, напоенная густым, пряным ароматом

распустившихся тополиных почек, весенней прелью далеких

полей.

Оркестр играл почти без перерывов. Только менялась

музыка. Твист, чарльстон, летка-енка... И снова — твист,

чарльстон летка-енка. Ну и, конечно, фокстрот.

Офицеры постарше сгрудились вокруг генерала,

поближе к буфету. Их жены с завистью косили глаза на бравых

лейтенантов, но ни одному из них и в голову не приходило

пригласить на танец ну хотя бы вон ту чернявую хохотунью —

жену начальника штаба. Экие недогадливые!

Полковник, начальник политотдела, наклонился к

генералу, что-то сказал ему. Тот пожал плечами, усмехнулся,

покачал головой. Его жена, полная, седеющая дама, вмешалась

в разговор. Генерал снова пожал плечами, губы его дрогнули в

неприметной, по-домашнему усталой улыбке.

Полковник быстро прошел к оркестру, переговорил с

капельмейстером и, вернувшись к буфету, заговорщически

подмигнул жене генерала.

Оркестр смолк. Музыканты долго переворачивали

ноты, капельмейстер о чем-то шептался с кларнетистом... И

вот в зале зазвучала мелодия вальса тех, далеких военных лет,

вальса, теперь уже почти забытого, известного молодым разве

только по песне, которую так часто, с такой любовью и

чувством исполняет Клавдия Шульженко:

Синенький скромный платочек...

Пара за парой вошли в круг. После резкого,

суматошного ритма твиста как-то странно было видеть

плавные, замедленные движения танцующих. Да и сами

танцоры чувствовали себя не очень уверенно. Не в моде

нынче вальс!

Никто, кажется, не заметил, как в круг вошел генерал с

женой. Только оркестр заиграл как будто тише, задумчивее,

бережнее как-то. И пары расступились перед ними, двумя

поседевшими людьми. Это их вальс звучал сейчас в зале, это

им, уходя с круга, освобождали место лейтенанты с

подругами. А круг становился все шире и шире, и все плавнее

скользили по паркету будто помолодевшие генерал и его жена,

и притихшие вдруг офицеры откровенно любовались ими, и

ближе прильнули девушки к своим любимым.

Словно юность отцов и матерей ожила перед ними,

словно из детских снов пришла она в этот сверкающий зал,