сокровищами, нужно часами простаивать в засаде у загадочного турецкого

колодца...

Ночами, когда косили траву или пасли лошадей, я не раз таращил глаза,

чтобы увидеть золотые зарницы и обнаружить таинственные погреба. Старики

уверяли меня, что золото полыхает ярким солнечным светом. Медь, говорили

они, блестит иначе - две" у нее красный, у серебра - белый, как у солнечного

диска, задернутого прозрачным облаком. Тут надо сказать, что самым

неукротимым и искусным рассказчиком о легендарном золоте был Василе

Суфлецелу. Он-то и забил мою голову своими фантастическими небылицами.

Но легенды есть легенды. В каких селениях они не водятся! Однако как

поднять воду, чтобы она из турецкого колодца пришла в школу, на вершину

холма?

Меня не злила и не удивляла дерзость незнакомого инженера и его

бригады, потому что прошлое крепко-накрепко схватило меня в свои объятья и

унесло в свое далеко. Я стоял перед школой, которая поднялась над холмом,

над селом, над куполами сельской кладбищенской церкви, но все еще был обут в

мамины свадебные сапожки на высоких каблуках; я все еще находился среди моих

товарищей, на ногах которых были постолы, - они смеялись над моей бабьей

обувкой, тыкали в меня пальцами, гикали, улюлюкали, прогоняли со своего

катка, чтобы, чего доброго, я не попортил его острыми каблуками. Видел я и

маму, которая, прислонившись к припечке, прядет шерсть. До этого она

насыпала в мою ладонь десять кукурузных зерен и заставила учить урок. А мне

до смерти хотелось поиграть. Чтобы сэкономить время, откладывал сразу же не

по одному, а по два зернышка, воспользовавшись тем, что мама отвлеклась,

выглянув в окно, чтобы узнать погоду. Но маму было невозможно обмануть. Она

подходила ко мне, молча брала отложенные мною зернышки и возвращала на

прежнее место: "Пересчитывай!" При этом не забывала вознаградить меня вполне

заслуженным подзатыльником.

- Все бы тебе играть! - шумела она, вернувшись к припечке. - А кто

будет4уроки делать? Откладывай не по два сразу, а по одному зернышку, лентяй

ты этакий! Считай теперь сызнова. В наказание тебе я положила не десять, а

двенадцать зерен...

Справившись кое-как с тяжким заданием, я пулей вылетал на улицу, потому

что мать точно рассчитала, оставив для меня лишь столько времени, сколько

нужно, чтобы я успел дойти до школы. Путь мой, к сожалению, пролегал мимо

дома мош Иона Нани. Завидя меня, тот переставал убирать снег со своего двора

и клал корявые руки на дощатый забор: мое появление было для него подходящим

предлогом, чтобы малость передохнуть. Прислонившись к забору, он, как всегда

в таких случаях, напоминал Христово распятье. Не преминул спросить:

- В школу, племяш? - Все дети села были для мош Нани племянниками.

Поприветствовав его, я бежал дальше. Ион глядел мне вслед молча,

глубоко задумавшись. Я не знал, что он просто наблюдает, куда направляю я

свой след, чтобы, проследив, сообщить моему отцу, поскольку путь я держал не

в школу, а на мельницу.

Иногда отец, настигнув, хватал меня за воротник полушубка:

- Ну погоди, чертенок! Схитришь у меня еще! У всех дети как дети. А

мой решил, видно, учиться не в школе, а на ветряной мельнице. Постой,

негодяй, отучу я тебя от этой дороги!

- А если я боюсь поповского барбоса? - всхлипнув, выкручивался я.

- Другие же не боятся! А ты кусочек дороги не можешь проскочить!..

В ту пору школа находилась через три двора от нашего. Помещалась она в

поповском доме, построенном на деньги прихожан. Дом этот, как видим, не был

собственностью священника, тем не менее он со своею попадьей умудрился сдать

его в аренду под школу. Не весь, разумеется, а лишь две комнаты, которые и

приносили им дополнительный прибыток. Батюшка и его молодая супруга все

рассчитали: попадья, окончившая учительский институт, будет преподавать, не

отрываясь, что называется, от дома. Отлично придумано! Переступила порог

своей комнаты - и уже в классе. Правда, тут учились лишь "кукурузные

зернышки" с первого до четвертого класса, среди которых был и я. Перед самой

школой и преграждал мне путь поповский кобель, почему-то не желавший

признавать меня за доброго соседа. Заметив меня, он подбегал, клал свои лапы

на мои плечи и, оскалившись, показывая страшенные клыки, удерживал на месте,

не давая и шагу шагнуть дальше. Удерживал, вонючий пес, до тех пор, пока я

не вытащу из сумки приготовленный для себя кусок хлеба. Останавливал он

таким образом и других учеников и, рыча, собирал с них дань. Не гнушался при

этом ничем. У кого возьмет и слопает ломтик мамалыги, смазанный повидлом, у

кого - кусок черного хлеба, у кого - пирожок с ореховой начинкой. Пес

харчился, а мы на переменках лишь прислушивались, как ропщут наши пустые

голодные желудки.

Из-за этого несносного барбоса я и давал круга-ля, чтобы пробраться в

школу с заднего хода, через поповский огород. Пробирался я крадучись до

порога, используя благоприятный момент: пес был занят очисткой сумок моих

соучеников. Иногда именно таким вот способом мне и удавалось спасти свой

кусок хлеба или малая [М а л а й - тоже хлеб, но выпеченный из пшеничной

муки пополам с кукурузной].

Обо всем этом я и рассказывал отцу. Тот, однако, не верил мне и

конвоировал до самой школы. Один раз он все-таки увидел, как кобель сует

свою длинную звериную морду в мою торбочку, и страшно разозлился. Сейчас же

отправился для нелегкого объяснения с попом и попадьей. Собаку привязали на

цепь, но мне от этого не стало легче. Мстя за барбоса, которого теперь

приходилось кормить самим, попадья придиралась ко мне по самым пустякам. То

нападала за то, что я вхожу в класс в грязной обувке. Другой раз вывалит

прямо передо мной гору куриных и гусиных перьев и приказывает, чтобы я весь

урок выбирал из них пух. Нередко, чтобы сделать меня посмешищем всего

класса, вносила люльку и заставляла качать ее ребенка, сама же как ни в чем

не бывало продолжала заниматься с другими учениками. Однажды ей показалось,

что я смотрю не туда, куда нужно, и она вцепилась в мои волосья. Ко всему

она была еще и бесстыдница, приходила на урок в шелковом халате без единой

пуговицы.: когда усаживалась на табурет, расставив ноги, халат распахивался,

и мы, растерявшись, таращились на нее. Никто из нас ни разу в жизни не видел

таких тонких и длинных шелковых чулок, которые были на три-четыре вершка

выше колен и держались на красивых цветных подвязках...

С грехом пополам я все-таки одолел четыре класса, что меня и избавило

от необходимости ходить в поповскую школу. Родители, впрочем, долго еще

потешались надо мной, вспоминая все мои злоключения: и то, как я попадал в

школу, обогнув сперва мельнику, и то, как спасал еду от барбоса, и многое

другое. Пятый класс уже находился в доме директора школы. Он тоже сдавал его

в аренду и получал соответствующую плату от односельчан. Тут тоже заставляли

меня и теребить шерсть, и выбирать пух из перьев, и очищать кукурузу, и

качать мальчика и девочку. Но все-таки в директорском доме мы чувствовали

себя вольготнее. Скорее всего потому, что директор этот был к педагогом и

крестьянином одновременно. У него были собственные овцы, лошади, корова и

прочая живность. На переменках мы играли во дворе с его жеребятами, ловили

ягнят и целовали их в теплые мордочки. Директор брал нас с собой в поле

сеять ему кукурузу. Мы же очищали его пшеничный загон от сорняков, а еще

раньше сажали для него лук. Бить нас он не бил, и, кажется, не потому, что

был уж очень добрый, просто боялся своей руки - слишком тяжела. Как-то