— Самый опасный тип человека, — заметил Арктур, — это тот, который собственной тени боится. — Это было последнее, что, отъезжая, услышал Чарльз Фрек. Он тут же задумался, кого имел в виду Арктур — не имел ли он в виду его, Чарльза Фрека. Потом ему стало стыдно. Но, блин, подумал он, чего там тусоваться, когда у них такой крутой облом? При чем тут трусость? Никогда ни в какие разборки не ввязывайся, напомнил себе Чарльз Фрек, — таков был его жизненный девиз. Так что теперь он без оглядки уезжал прочь. Пусть они там хоть все друг друга замочат, подумал он. Кому они на хрен нужны? И все же ему было скверно, по-настоящему скверно, что пришлось вот так их бросить, увидев такую мрачную перемену, и Чарльз Фрек снова задумался, отчего это, почему и что это значит. Но затем ему пришло в голову, что, может статься, все снова пойдет по-старому, снова будет славно, и это его порадовало. Собственно говоря, это даже сподвигло Чарльза Фрека, пока он крутил баранку, избегая невидимых полицейских машин, прогнать в голове короткий глючный номер:

Даже те, кто умер или выгорел, как Джерри Фабин. Все они там сидели, и был там типа ясный белый свет — не дневной, а куда лучше — и типа море, что плескалось и под ногами, и над головой.

Донна и несколько других девушек смотрелись так классно — на них были лифчики от купальников и шорты или сорочки с бретельками без всяких лифчиков. Слышалась музыка, но Чарльз Фрек никак не мог разобрать, что это за вещь и с какого альбома. Наверное, Хендрикс! — подумал он. Точно, старая вещь Хендрикса — а затем это вдруг стала Дженис. Все они: Джим Кроус, Дженис, но особенно Хендрикс. «До того, как умру, — долдонил Хендрикс, — дайте прожить мою жизнь, как мне хочется» — и тут глючный номер в момент лопнул, потому как Чарльз Фрек забыл и про то, что Хендрикс умер, и про то, как именно умерли и Хендрикс, и Джоплин, не говоря уж о Джиме Кроусе. Хендрикс и Джоплин оба сидели на героине, два таких безумно классных человека, такие фантастические люди. Чарльз Фрек вспомнил, как ему рассказывали про то, что менеджер Дженис только время от времени отстегивал ей пару сотен баксов. Остальное, все, что она заработала, Дженис взять не могла — из-за пристрастия к наркотикам. А потом он услышал у себя в голове ее песню «Все кругом — одиночество» и заплакал. В таком состоянии Чарльз Фрек ехал домой.

Сидя у себя в гостиной вместе с друзьями и пытаясь понять, нужен ему новый карбюратор, подержанный карбюратор или модифицированный карбюратор вместе с коллектором, Роберт Арктур ощущал постоянное безмолвное наблюдение — электронное присутствие голосканеров. И это его радовало.

— Что-то ты сильно довольный, — заметил Лакман. — Соберись я выложить сотню баксов, я бы сильно довольным не выглядел.

— Я решил слоняться по улице, пока не встречу такой же «олдс», как мой, — объяснил Арктур. — Тогда я свинчу у него карбюратор и ни хрена не заплачу. Как все наши знакомые.

— Особенно Донна, — согласился Баррис. — Лучше бы она тут не околачивалась, пока нас не было. Донна тырит все, что не приколочено. А если что приколочено, звонит своим корешам из воровской кодлы, те заявляются и специально для нее все подряд отколачивают.

— Про Донну я тут слышал одну историю, — начал Лакман. — Как-то раз Донна случайно сунула четвертак в один из автоматов с почтовыми марками — знаете, в таких еще кольцо из марок крутится. А автомат на хрен гикнулся и как начал ей марки выдавать. Под конец у Донны уже целая корзина из универсама набралась. А автомат себе дальше марки шлепал. В итоге у Донны накопилось типа восемнадцать с лишним тысяч пятнадцатицентовых почтовых марок Соединенных Штатов. Она вместе со своими корешами из воровской кодлы их пересчитала. И это было круто, только вот Донна Готорн поначалу понятия не имела, что с ними делать. Она ведь в жизни ни одного письма не написала, разве только своему адвокату, чтобы преследовать по суду одного парня, который ее в торчко-вой сделке кинул.

— Донна такое письмо написала? — спросил Арктур. — У нее есть адвокат, которого она для улаживания нелегальных сделок использует? Как ей это удается?

— Ну, наверное, она просто грузит, что тот мудак ей бабки должен.

— Представляю себе, каково получить от адвоката гневное письмо типа «плати или под суд пойдешь» по поводу торчковой сделки, — пробормотал Арктур, в очередной раз поражаясь Донне.

— Так или иначе, — продолжил Лакман, — у Донны оказалась целая корзина из универсама с почтовыми марками. Восемнадцать с лишним тысяч пятнадцатицентовых марок Соединенных Штатов. И какого черта ей было с ними делать? Ведь их обратно на почтамт не продашь. К тому же, когда люди с почтамта пришли автомат вытряхивать, они сразу выяснили, что он гикнулся, и всякого, кто появлялся у окошка с пятнадцатицентовыми марками, особенно с целым кольцом… короче, они во все врубились и стали, по сути. Донну поджидать. Так что Донна обо всем поразмыслила — после того, понятное дело, как загрузила кольцо марок в свой «эм-джи» и отъехала, — а потом позвонила другим своим воровским корешам, с которыми она вместе дела обделывала, и сказала им типа с отбойным молотком подкатывать. И не с простым отбойным молотком, а с крутым, особенным, у которого там и водяное охлаждение, и водяной глушитель. Они его, блин, тоже стырили. Потом глухой ночью они отбили автомат с марками от бетона и перевезли его к Донне в багажнике «форда-ранчеро», который они опять-таки как пить дать стырили. Для марок.

— Ты хочешь сказать. Донна марки продавала? — спросил Арктур, опять поражаясь. — Из торгового автомата? По одной?

— Ее кореша снова смонтировали автомат — так, по крайней мере, я слышал. Поставили его на оживленном перекрестке, где ходит куча народу, но не совсем на виду — чтобы почтовый фургон не засек. И пустили в работу.

— Гораздо умнее с их стороны было бы телефон-автомат отбить, — заметил Баррис.

— Короче, они продавали марки, — продолжил Лакман, — типа несколько недель, пока автомат не истощился, как оно, понятное дело, и должно было в итоге случиться. И что же, блин, дальше? Могу себе представить, как все те недели работали над этой загвоздкой по-крестьянски экономные Доннины мозги, — ведь ее давние предки крестьянами в какой-то европейской стране были. Так или иначе, к тому времени, как кончились марки, Донна решила конвертировать автомат на безалкогольные напитки, какие на почтамте продают. А эти автоматы уже не слабо охраняются. И за такое можно надолго на нары угодить.

— Это правда? — спросил Баррис.

— Что правда? — спросил Лакман.

— Эта девушка просто дефективная, — заключил Баррис. — Ее нужно принудительно лечить. Ведь теперь совершенно ясно, что налоги нам подняли именно из-за того, что она стырила эти марки. — Он опять не на шутку озлился.

— А ты отпиши телегу в правительство, — посоветовал Лакман, — и все там изложи. — На его холодном лице ясно читалось отвращение к Баррису. — А марку, чтобы эту телегу отправить, попроси у Донны. Одну она тебе, так и быть, по дружбе продаст.

— Ага, за полную стоимость, — прошипел осатаневший Баррис.

В голосканерах, подумал Арктур, на дорогостоящей пленке, будут многие километры подобной муры. Не километры пустой пленки, а километры напрочь заглюченной.

Важным было не то, что все тянулось и тянулось, решил он, пока на виду у голосканеров сидел Роберт Арктур. Важным — по крайней мере, для него (для кого — для Фреда или для Арктура?) — было то, что происходило, когда Боб Арктур отсутствовал или спал, когда под прицелом голосканеров оказывались другие. Так что, как я и планировал, мне следует отсюда свалить, подумал он.

Оставить здесь этих парней и наприглашать других знакомых. Отныне мой дом должен стать сверхдоступным.

И тут его пронзила жуткая, отвратительная мысль. А что, если, отмотав пленку назад, подумал Боб Арктур, я увижу, как Донна ложкой или лезвием ножа открывает окно и проникает внутрь, а потом курочит и ворует мои вещи? Другая Донна — не та девушка, которую я знаю. Или та самая, но такая, какой я ее не вижу. Философский номер «когда дерево в лесу падает». Какой бывает Донна, когда никого нет рядом и никто за ней не наблюдает?