Братьев Шидловских, жителей ближайшего от заставы села Княжицы, Глебов знал лично, как знал почти всех жителей Княжиц и хутора Ольховец. Начальнику заставы такое знание людей необходимо. Шидловских было трое: Юзик, Казимир и Зенон. Первого мая при попытке уйти за кордон пограничники пристрелили Зенона. Он нес немецкой разведке сведения о частичной передислокации советских войск вблизи границы.

Вот как это произошло.

Тридцатого апреля на том берегу пограничной реки, на левом фланге заставы, наряды лейтенанта Глебова заметили в прибрежных кустах человека в штатском. Маскируясь молодой ярко-зеленой листвой, он наблюдал в бинокль за советской стороной. А днем раньше, вернее, поздним вечером двадцать девятого апреля на правом фланге нашего берега примерно в двух километрах от границы и в одном километре от хутора Ольховец кто-то поджег охапку сухого хвороста. Костер полыхал недолго на высоком косогоре, но пламя его, несомненно, было видно на чужой, польской стороне, где теперь хозяйничали немцы. Глебов в это время возвращался верхом на своей вороной резвой кобылице Буря из села Княжицы, где он присутствовал на сельском сходе. Сзади него на гнедом иноходце семенил мелкой рысцой рядовой Леон Федин, проводник служебной собаки Смирный.

Глебов пожалел, что Смирный остался на заставе. В самом деле, будь сейчас при них собака, лейтенант обязательно помчался бы на огонь, чтобы отыскать следы того, кто его развел. Это было очень важно. Глебов нисколько не сомневался, что ночной костер вблизи границы - не что иное, как сигнал на ту сторону. Но кто подал этот сигнал и что он означает?..

Лейтенант нажал шенкеля, и Буря пошла крупной рысью. Ни одна лошадь на заставе не могла тягаться с Бурей в быстроте и выносливости. Чтобы не отстать от начальника, Федин пришпорил своего иноходца и перешел в галоп. Через четверть часа они были на заставе.

Легко спрыгнув с седла и оставив повод на луке, Глебов спросил подбежавшего дежурного:

- Где Ефремов?

- В наряде. У Грязных ручьев, - вполголоса ответил сержант.

- Федин, не расседлывайте. Приготовьте эс-эс Смирного (служебную собаку на границе сокращенно называют с. с.), - на ходу приказал Глебов и быстро пошел на заставу.

В канцелярии неярко горела керосиновая лампа. Старшина Демьян Полторошапка, круглолицый, крикливый, орал в телефонную трубку:

- Выясняем! Сами не знаем, товарищ старший лейтенант! Вот как раз начальник приехали. - И, прикрыв микрофон рукой, "негромко пояснил Глебову: - Смаглюк интересуется, что за фейерверк у нас на фланге.

Емельян взял трубку из рук старшины и, не поздоровавшись с начальником соседней - четвертой - заставы, сказал, щуря озорные глаза:

- Проверяем праздничную иллюминацию. Подробности потом. Желаю чуткого сна. - Резко положил трубку, спросил старшину: - Где политрук?

- Ушел отдыхать. Разбудить?

- Не надо… Вот что, Полторошапка, возьмите Федина с собакой и скачите в район костра. Постарайтесь по следу установить, кто его зажег. Немедленно!..

- Есть, установить, кто зажег костер! - повторил Полторошапка и исчез. А Глебов подумал: "Опять действую не по инструкции". Полторошапка и Федин посылались в наряд, и надо было поставить боевую задачу по всем правилам, как наряду, отправляющемуся на охрану границы. Но это заняло бы лишнее время. А тут дорога каждая минута. "Нет правил без исключений", - успокоил себя Глебов и, подойдя к макету с рельефом участка заставы, положил обломок спички на то место, где предположительно зажгли костер. Задумался.

Потом позвонил дежурному по комендатуре, доложил о костре и своем решении и стал ждать возвращения Полторошапки.

Следы от костра привели на хутор Ольховец и затерялись в самом начале улицы. Смирный не был первоклассной ищейкой - вертлявый, недисциплинированный, он мог ни с того ни с сего залаять, когда надо молчать, завизжать в секрете и тем самым демаскировать наряд. Балбесом звали его на заставе, но этот балбес имел одно преимущество: он мог одинаково служить не одному хозяину, слушать и выполнять команды любого пограничника. И хотя, в общем-то, эта особенность считается недостатком служебной собаки, на границе в иных случаях она может сойти за достоинство. Заболел, скажем, Леон Федин, а тут нужно выслать наряд обязательно с собакой. Смирный всегда к услугам.

Тот, кто зажег костер, войдя на хутор, посыпал свои следы нюхательным табаком - прием далеко не оригинальный и для опытной собаки совсем не опасный, но Смирный, сунув морду в табак, начал чихать, скулить, нервничать. Потревожил лаем хуторских дворняжек - и с задачей не справился.

Ночной костер, следы, посыпанные табаком, - все это привело Емельяна Глебова к выводу: на хуторе Ольховец кто-то имеет тайную связь с сопредельной стороной. Очевидно, готовится нарушение границы. Появление на той стороне подозрительного человека с биноклем в канун Первомая лишь укрепляло лейтенанта в правильности догадок.

Людей на заставе немного, ни о какой "сплошной стене", как это представляется некоторым неосведомленным людям, и речи быть не может. Все строится на смекалке и хитрости. У врага, решившего пересечь государственную границу, - сто дорог. Выбирай любую и в любое время суток: на рассвете или в полдень, вечером или в полночь; в любую погоду - в дождь, в метель, в жару; когда ему заблагорассудится, когда, по его мнению, наиболее усыплена бдительность пограничников, тогда он и идет. Из этих ста дорог начальник пограничной заставы может крепко закрыть три-четыре, иногда пять-шесть, ну от силы - десять. А остальные девяносто дорог открыты.

Но в том-то и дело, что нарушитель не знает и не может знать, какие из ста дорог открыты, а на каких его ожидает дуло винтовки пограничника. И чаще всего он идет именно по той тропе, на которой его ждут пограничники. Почему так получается?..

У нарушителя сто дорог, а у пограничников сто глаз и сто ушей и удивительная смекалка, которой могут позавидовать даже опытные разведчики, ловкие и чуткие охотники-соболятники, умеющие выследить, пожалуй, самого осторожного и хитрого зверя. Да и все сто дорог пограничникам хорошо известны, и все сто повадок лазутчиков им знакомы.

Начальник пограничной заставы должен предвидеть и предугадывать, где и когда пойдет нарушитель. Он головой отвечает за неприкосновенность государственной границы, отвечает перед страной, перед народом, перед правительством. Вот какая ответственность лежала на плечах лейтенанта Емельяна Глебова, преувеличенно строгого, неестественно сурового, на вид, а на самом деле еще ребячливого и озорного юноши - русоголового, широкобрового, курносого и не столько худощавого, сколько худого.

День тридцатого апреля выдался пасмурный, с низкими обложными тучами, северо-западным балтийским ветром и мелким моросящим, не сказать чтобы очень теплым, но вполне благодатным, особенно в эту пору, очистительным дождем. Глебов ожидал нарушения границы именно в эту ночь, темную, глухую, когда видимость равна нулю, а слышимость чуть-чуть побольше: монотонный шум дождя неплохо скрывает все другие, посторонние, шорохи и звуки. Наиболее вероятными местами прорыва лейтенант считал фланги. Именно на флангах местность была "закрытая", с густыми зарослями кустарника, березовой рощицей, глубоким оврагом и ручьем, впадающим в реку.

Вечером Глебов сам пошел на проверку нарядов левого фланга: из головы не выходил тот подозрительный штатский, который весь день наблюдал в бинокль за нашей стороной. Дождь монотонно и неприятно барабанил по намокшим одеревеневшим плащам из грубого брезента. Впереди Глебова по скользкой раскисшей тропе вразвалку ковылял на кривых толстых ногах рядовой Ефим Поповин - мешковатый, склонный к полноте ростовчанин. Его утиная походка и беспечно поднятая голова, вросшая в плечи, раздражали Глебова, который уже давно понял, что из Поповина настоящий пограничник никогда не получится, что нет у этого увальня ни желания, ни старания, ни элементарных физических данных к службе на границе, и, пожалуй, прав старшина Полторошапка, считающий, что ростовские торговцы рыбцом Поповины сумели наградить своего сына Ефима всего лишь одной-единственной страстью - как бы повкусней и побольше пожрать. Ел Поповин всегда с удивительным наслаждением и даже торжеством, точно совершал священный обряд, чавкал смачно, громко, азартно, то и дело размазывая пухлым куцым кулаком жир на упитанном подбородке. Вначале его обжорство было на заставе предметом безобидных насмешек, но со временем к этому привыкли, и повар Матвеев даже удивлялся, когда Поповин отказывался от добавки, и просил его совсем искренне: "Да ты ешь, ешь, Фима, а то похудеешь, солидность потеряешь. А без солидности что в тебе останется? Одна пустота". Поповин не обижался - с товарищами он умел ладить, особенно с поваром: он всегда заискивал перед Матвеевым, улыбаясь похожими на соленые маслины глазками.