этот его "поступок" расстроил и возмутил Светлану. Суслов

командовал идеологией, культурой, перед ним заискивали

карьеристы из числа писателей, артистов, художников,

жаждущих наград и почестей. А этот "непрактичный и

странный" Иванов пренебрег выгодной сделкой, сулившей,

кроме карьеры, и хороший заработок, и продолжал лепить

либо обнаженных женщин ("для души"), либо кладбищенские

надгробия (для заработка). Светлана вначале пыталась

ревновать его к натурщицам, и тогда он предложил ей

позировать ему. В ответ она возмутилась:

- Ты что - чокнулся? Чтоб я, голая, перед мужчиной, даже

если он и муж - ни за что.

Это его огорчало и поражало между ними холодок

отчуждения, а иной раз высекало ревнивую искру

подозрительности: перед мужем стыдишься, а перед

любовником... Насчет любовников у Иванова не было никаких

доказательств, кроме предположений, когда жена

возвращалась домой поздно и торопливо объясняла, что была

в театре с подругой. Он верил. Духовная близость непременно

рождает и плотскую. И наоборот.

Он не любил праздной потери времени, на юг отдыхать

ездил лишь один раз с женой и малолетним сыном и весь

месяц маялся от безделья. С тез пор Светлана ездила на

курорты с сыном. В одну из таких поездок у Светланы был

курортный роман, о чем Алексей Петрович случайно узнал от

сына. Он не опустился до выяснения подробностей и

семейного скандала, просто принял к сведению, как

неприятный, огорчительный факт. Спали теперь в разных

комнатах. Семейная трещина медленно расширялась.

39

Большая размолвка произошла между ними, когда

Иванов отказался делать памятник Свердлову. Заказ на этот

"престижный" монумент получил его покровитель-академик. В

то время Алексей Петрович был всецело поглощен

переоборудованием склада под свою мастерскую. Академику

тогда шел восьмой десяток, он плохо видел, часто болел, но

уцепился за этот заказ с присущей ему алчностью: поставить в

центре Москвы памятник первому президенту большевистской

России он считал высоким почетом. И конечно, рассчитывал,

что памятник от начала до конца будет сделан Ивановым,

которого на этот раз - впервые - он пригласил в соавторы. А

Иванов даже раздумывать не стал, сказав категоричное "нет!".

Расстроенный потерей такого заказа академик слег в

Кремлевскую больницу и навсегда порвал с "неблагодарным

учеником". Если академику Алексей Петрович даже не счел

нужным объяснять причину своего отказа, то Светлане,

которая обрушилась на него с упреками и нелепыми

обвинениями в лентяйстве, обывательщине, не внимании к

интересам и нуждам семьи, он, выведенный из терпения,

гневно сказал:

- Под угрозой казни я не стану делать памятник этому

палачу, антихристу, душегубу! Ни за какие блага никто не

заставит меня продавать свою совесть и честь! Да, да, я

честный русский художник и патриот. Только тебе этого не

понять.

- Но кто тебя заставляет быть соавтором? - пыталась

уговорить Светлана. - Пусть будет автором академик. Ему

слава, а тебе деньги. Поставь такие условия.

Это было превыше его сил. Она не понимает, не хочет

понять. Для нее деньги - главное. И он вспылил:

- Да разве в деньгах дело!?

- А в чем? Ты можешь объяснить? - уже теряя

самообладание, наступала Светлана.

- В Свердлове, - с дрожью в голосе выпалил он. - Ты не

хочешь понять и толкаешь меня на бесчестье. А честь не

имеет цены, честь не продается. Но тебе это не понять.

Это была последняя капля в горькой чаше их отношений.

Они расстались. Памятник Свердлову воздвигли в центре

Москвы без участия Иванова и академика. Но не долгой была

судьба этого бронзового палача казачества: в девяносто

первом митинговая толпа свалила вместе с Дзержинским и

Калининым и Свердлова.

40

Алексей Петрович любил одиночество, избегал шумных

компаний и не имел постоянных настоящих друзей, которые

"на всю жизнь", за исключением, пожалуй, двух. Один из них -

генерал-лейтенант Дмитрий Михеевич Якубенко, Герой

Советского Союза, его взводный фронтовой командир - был

старше Иванова тремя годами. Дружба их в буквальном

смысле скреплена кровью - оба были ранены в одном бою,

оба потом лежали в одном госпитале и после поправки

одновременно вернулись в свою часть, в которой и закончили

войну и продолжали дружить до последнего времени. Не

схожие ни характерами, ни вкусами, они тем не менее

искренне любили друг друга, хотя и нередко спорили,

расходились во взглядах на жизнь и события, тем не менее

уважали привычки, взгляды и вкусы друг друга. Другим

настоящим другом Алексея Петровича был епископ Хрисанф -

в миру Николай Семенович Еселев - земляк Иванова. Этот был

моложе на десять лет, и познакомились они, когда Николай

Семенович ходил еще в сане архимандрита. С тех пор минуло

лет семь, а дружба их крепла с каждым годом. И как ни

странно, до сегодняшнего дня у Иванова не нашлось случая,

чтобы свести и познакомить генерала с епископом, хотя и тот и

другой нередко бывали в мастерской скульптора, но ни тот ни

другой не изъявляли желания познакомиться, а сам Иванов не

знал, найдут ли общий язык ветеран партии, кондовый

коммунист и противник коммунистической идеологии -

представитель высшего духовенства. Генерал, как и епископ,

вышел из крестьянской семьи и тоже был крещен. Оба имели

высшее образование - один окончил военную Академию и

затем преподавал в ней будучи профессором, другой -

духовную Академию и тоже имел ученую степень. Когда лет

пять тому назад Иванов восторженно рассказывал генералу о

своем друге епископе, тот ревниво морщился:

- Не понимаю, что у тебя общего с этим попом?..

- Во-первых, он не рядовой священник, он архиерей, то

есть по-вашему тоже генерал, - отвечал Иванов и просвещал: -

Епископ - это как бы генерал-майор, а архиепископ - это

генерал-лейтенант, митрополит - считай генерал армии, ну а

патриарх - церковный маршал. Разница лишь та, что в армии

маршалов пруд пруди, а в русской православной церкви - один

- патриарх всея Руси. Во-вторых, он образованный,

эрудированный интеллигент, интересный, мыслящий человек.

Иванов сказал Инне правду, что в ближайшие два дня он

хочет закончить портрет генерала. Лет двадцать тому назад

41

Алексей Петрович вылепил небольшой портрет, в три четверти

натуры, бюст генерала Якубенко и подарил ему в день его

пятидесятилетия. То был моложавый цветущий генерал с

мужественными приятными чертами лица и упрямым вихрем

тщательно ухоженных волос. Два десятка прошедших лет

наложили свой отпечаток на бравого генерала. Некогда чистое

цветущее лицо пробороздили морщины, в посуровевшем

взгляде появились черточки задумчивой грусти, в мудрых

глазах выразилась тихая усталость и боль. Дмитрий Михеевич,

свободный от службы и общественных дел, все чаще

заглядывал в конце рабочего дня в мастерскую Иванова "на

огонек", чтобы обменяться мнением о событиях сумбурно-

трагических перестроечных лет. За все, что творилось в стране

в эти годы, он болезненно переживал и постоянно испытывал

потребность излить душу близкому человеку. У Иванова он

находил полное понимание и поддержку. Оба они считали, что

в стране произошел контрреволюционный переворот,

организованный, тщательно спланированный западными

спецслужбами - американским ЦРУ и израильской Моссад.

Совершен переворот вопреки воли народа, в интересах