натянутым струнам души, защемило под ложечкой. В памяти

пробудились годы пусть не всегда легкой, но навеки

прекрасной юности. Сколько раз бывал он здесь, на трибунах

стадиона, в кипящем океане страстей болельщиков. Стадион в

его памяти хранился солнечным и восторженно шумным, как

праздник.

Воровски выползшая из облаков луна бледно осветила

самое высокое в этом районе здание - построенный перед

войной жилой дом авиаторов. Своей несколько неожиданной

архитектурой он напоминал Макарову канцелярский стол,

опрокинутый вверх ножками.

Ощущение нового, непривычного отвлекло его на какое-

то время от тревожных мыслей о семье, от того нравственного

напряжения, в которое он был погружен в последние дни и

особенно часы. Эти мысли и напряжение вернулись к нему

тогда, когда он знакомым проходным двором вышел на свою

улицу, пустынную и приумолкшую. Глеб ускорил шаги: он знал -

его ждут. Привычно нащупал в темноте кнопку звонка, нажал

ее и не услышал сигнала. Понял, что звонок не работает,

постучал.

Открыла мать - Вера Ильинична. Сухонькая, как-то

неожиданно состарившаяся, она прижалась к широкой груди,

уцепилась за кожаную портупею, заплакала тихо.

- Глебушка, сынок... Один остался.

Голос у Веры Ильиничны вообще был тихий и мягкий, а

теперь и совсем пропал, еле слышно.

"Один остался... Значит, не свершилось чудо, не

объявились жена и дочурка".

Он поцеловал ее седые волосы и сказал тоже тихо:

- Ничего, мама, ничего.

Потом обнял отца, расцеловались трижды, поцеловал

сестру и пытливо посмотрел на смиренно стоявшего в

сторонке молодого блондина, хрупкого телосложения,

стройного и бледнолицего. Догадался: муж Вари, тот самый

молодой и талантливый архитектор, который, по словам

сестры, рвется на фронт, а его не отпускают. Познакомились.

Зятя звали Олегом Борисовичем Остаповым.

Осмотрел большую квадратную комнату, тускло

освещенную керосиновым фонарем, висевшим под потолком.

Кое-что переменилось за два года, которые он не был в

Москве. Задержал задумчивый взгляд на фотографиях,

висящих на стене в простеньких рамочках. На одной, большого

формата, Глеб с Ниной, молодые, юные. Он - лейтенант-

артиллерист. Нина в то время только что окончила

педтехникум. Рядом другая фотография, меньшего размера.

На ней они уже вчетвером: Глеб, Нина, Святослав и Наточка.

Семья. Была семья... Что-то потемнело в глазах, помутилось.

Мать, сдерживая рыдания, удалилась во вторую, маленькую,

бывшую Варину комнату, а теперь спальню стариков.

Глеб отвернулся от фотографий, присел к столу.

- Вот так все время - все глаза выплакала, вся извелась, -

негромко сказала Варя, кивнув в сторону ушедшей матери.

- Может, еще объявятся, - молвил Трофим Иванович,

седовласый поджарый старик, и тоже придвинулся к столу.

- Нет, отец, не объявятся, - сокрушенно произнес Глеб,

переведя неторопливый взгляд с сестры на зятя. - Чуда не

свершилось. Не бывает чудес... Если бы были живы, дали б о

себе знать.

- А не могли они оказаться там? - высказал

предположение зять, имея в виду оккупированную немцами

территорию.

Глеб отрицательно покачал головой.

Вера Ильинична с Варей быстро накрыли стол: не

ужинали, ждали Глеба. Было вино, была водка - не было

веселья. Великая беда обрушилась на страну, неутешное горе

вошло в семью Макаровых.

- Вот и Славки нет, - говорила Вера Ильинична, - знать,

не отпустили начальники. А Варя ездила к нему, наказала, что

отец сегодня из госпиталя заявится. А вишь - не отпустили.

- Ты виделась с ним, Варя? - Глаза Глеба оживленно

заблестели.

Святослав, его сын, учился в Московском военно-

политическом училище.

- Нет, Глеб, не удалось. Он был на занятиях. Записку

через дежурного передала, - ответила Варя.

- Как война началась, всего один разок-то и побывал

дома, Да и то на часок забежал, - сообщила Вера Ильинична. -

Ты кушай, сынок. Кушай. Исхудал-то как...

- Были бы кости, мать, а мясо нарастет, - сказал Трофим

Иванович поднял граненую стопку: - За здоровье наших

воинов, чтоб отступать, значит, перестали. Пора бы его,

проклятого, назад погнать.

Глеб выпил молча, ничего не сказал на отцовские слова,

посмотрел на мать умиленно - как она изменилась за эти два

года, - перевел глаза на сестру. Заметил:

- А ты, Варя, какая-то другая. Не похожа на ту, что ко мне

в госпиталь приезжала. Не пойму, в чем дело.

- Секрет, братец, - лукаво улыбнулась Варя родниковыми

глазами.

- Открой, - пошутил Глеб.

- Нет, ни за что. Сам догадайся.

Олег смотрел на жену тихим влюбленным взглядом, и

лицо его, теперь уже не казавшееся Глебу бледным, светилось

нежным внутренним светом. Глеб поймал его взгляд и решил:

а в нем есть что-то приятное, располагающее. Жидковат

малость телом, но и Варя под стать ему - хрупкая и в свои

двадцать четыре года выглядит совсем юной. Глеб пожал

плечами. Олег сказал:

- Я вам открою секрет. Разрешаешь, Варя?

Смеющиеся, с бирюзовой синевой глаза ее разрешили.

- Она прическу меняет два раза в месяц, - выдал Олег.

Варя действительно часто меняла прическу. Ее

блестящие каштановые волосы легко и естественно

принимали любую форму. То, гладко зачесанные назад,

ложились на затылок тугим узлом, открывали высокий лоб и

придавали ее лицу выражение доверчивого смирения. То,

наоборот, челка закрывала лоб по самые брови, и тогда лицо

ее становилось круглым и слишком серьезным. Была еще одна

прическа у Вари, которая больше других нравилась Олегу. Это

когда волосы вздымались пышной волной и орлиными

крыльями падали на обе стороны. Олег говорил тогда: вот это

настоящая Варя.

Глеб думал о тосте отца. Он смотрел на него - старого

потомственного рабочего, который из шестидесяти пяти лет

сорок восемь провел на столичном заводе "Борец", смотрел и

старался понять, что сейчас волнует отца. Собственно, это

был один-единственный и самый острый вопрос: до каких пор

мы будем отступать? И почему отступаем? Должен же кто-то

дать ответ на этот вопрос. Не архитектора ж ему спрашивать и

не дочь. Ведь Глеб был там, в самом пекле, в жарких

сражениях. И не рядовой же он - как-никак командир полка.

Глебу часто казалось, что штатские люди, рабочие и

работницы, такие, как его мать и отец, в чем-то упрекают

наших воинов за поражение и конечно же корят больше

командиров, чем рядовых. Было горько это сознавать. И, как

бы отвечая на безмолвный вопрос отца, Глеб сам начал

рассказывать о первых боях в приграничной полосе, когда их

мотомеханизированный корпус вступил в неравное

единоборство с танковыми колоннами фашистов. Он

рассказывал о мужестве и героизме своих товарищей.

Но у них больше танков и самолетов – и в этом их сила, -

говорил Глеб и понимал, что аргументы его малоутешительны.

Варя так и сказала:

- Что ж, выходит, и остановить его нечем? Так он

запросто и до Москвы дойдет.

- Нет, Варюша, совсем не запросто. Он идет по своим

трупам, - быстро и с убеждением ответил Глеб, хмуря густые

темные брови.

- Наполеон тоже до Москвы дошел, а чем кончил? -

заметил Трофим Иванович. - Россия - она не такой кусок, чтоб

запросто проглотить. Нет, подавится. Как Наполеон.

- У Наполеона, папа, не было танков и самолетов. А этот

Москву бомбит, - возразила Варя. - Почти каждую ночь налеты.

- Ну и что? А Москва, как стояла, так и стоит, - в волнении

парировал Трофим Иванович. Худое лицо его зарумянилось,