Но сегодня вечером, подумала она, дым от вулкана затмит все звёзды.

Пурга вылезла из густых зарослей папоротников на краю поляны. Стояла ночь, но было очень светло — однако, не от Луны, а из-за кометы, великолепный хвост которой протянулся через безоблачное небо, заставив померкнуть свет всех звёзд, кроме самых ярких.

Этот участок леса лежал в широкой и неглубокой низине между молодыми вулканическими горами на западе — теми, что станут Скалистыми горами — и Аппалачскими равнинами на востоке. Этой ночью влажный воздух был прозрачен; но ветер часто пригонял с юга туманы, рождающиеся над большим внутренним морем, которое по-прежнему глубоко вдавалось в сердце Северной Америки. В лесу господствовали растения, которые могли извлекать влагу из воздуха: лишайник покрывал бугристую кору араукарий, и даже с низкорослых кустов магнолии свисал мох. Лес словно был покрыт слоем густой зелёной краски.

Но повсюду виднелись обожжённые кислотой листья и бурели покрывающие землю мох и папоротники. Дожди, отравленные газами, появляющимися в процессе активной вулканической деятельности к западу отсюда, были одинаково вредны и для растений, и для животных. Это было нездоровое время.

Но на поляне, как и раньше, спали динозавры.

Обильная ночная роса блестела на жёлто-чёрной броне: анкилозавры выстроились в защитный круг, оттеснив молодняк в центр. Эти холоднокровные великаны стояли в тихом воздухе мелового периода, словно танки в ангаре.

В молочно-белом свете большие чёрные глаза Пурги остановились на ночной бабочке. Насекомое сидело на листьях, сложив коричневые крылья, жирное и довольное жизнью. В точном прыжке Пурга поймала свою добычу лапами. Она откусила крылья парой движений своих крохотных резцов. Затем, с шумом, похожим на хруст крошечного яблока, она начала с удовольствием жевать брюшко бабочки. В этот краткий миг, когда пища наполняла её рот, Пурга получала порцию удовлетворения в своей полной событий и трудной жизни.

Бабочка быстро умерла; её сознание, похожее на искру, не смогло отреагировать на такую боль.

Когда бабочка была съедена, Пурга продолжила свой путь. Здесь совсем не было травяного покрова — травам ещё только предстояло господствовать на суше — но был зелёный покров из низкорослых папоротников, мхов, ползучих сосен, хвощей и сеянцев хвойных, и даже несколько крикливо окрашенных фиолетовых цветов. Она умела почти бесшумно двигаться сквозь эти хитросплетения, перемещаясь от одного фрагмента растительности к другому. В темноте поиск пищи в одиночку был наилучшей стратегией.

Хищники нападали из засады, используя ночную тень; ни одна группа не смогла бы оставаться такой же невидимой, как одинокий бродяга. Вот поэтому Пурга и работала в одиночку.

С точки зрения Пурги мир был плоским, окрашенным в чёрный, белый и синий цвета, освещённый тревожным светом кометы, которая сияла над высокими облаками, разбросанными по небу. Её огромные глаза были не так чувствительны к цвету, как лучшие образцы глаз динозавров: некоторые хищники могли различать цвета, лежащие за пределами возможностей человеческого зрения — зловещие инфракрасные и искрящиеся ультрафиолетовые лучи; но зато зрение Пурги прекрасно работало ночью при низкой освещённости. И ещё у неё были вибриссы — усики, которые торчали веером перед её мордой, словно осязательная радарная установка.

Пурга выглядела больше похожей на грызуна, чем на примата, со своими вибриссами, остроконечной мордой и маленькими, отогнутыми назад ушами. Она была размером примерно с мелкого галаго. По земле она ходила на четырёх лапах, а её длинный пушистый хвост развевался сзади, словно у белки. На человеческий взгляд она выглядела бы странной, почти рептильной из-за своей молчаливости и осторожности, и даже, наверное, незавершённой.

Но, как однажды выяснит Джоан Юзеб, она была несомненным приматом, прародителем этой большой группы животных. Через её краткую жизнь текла молекулярная река, истоки которой были в самом далёком прошлом, а море, в которое она впадает, раскинулось в самом далёком будущем. И из этой реки генов, растекающейся и изменяющейся по прошествии тысяч тысячелетий, однажды появится всё человечество: каждый из людей, когда-либо рождавшихся на Земле, происходил от детей Пурги.

Но она не знала ничего этого. Она не давала себе имени. Она не сознавала себя, как человек, или даже как шимпанзе или низшая обезьяна; её ум был похож скорее на ум крысы или голубя. Её поведение состояло из жёстко закреплённых моделей, управлялось врождёнными движущими силами, баланс и приоритет которых постоянно менялись, в каждый новый момент времени образуя новую сумму. Она была похожа на крохотного робота. У неё совершенно отсутствовало самосознание.

И всё же кое о чём она имела представление. Она знала удовольствие — удовольствие полного живота, безопасности норы, мордочек её детёнышей, когда они обнюхивали её живот в поисках молока — а ещё, живя в этом опасном мире, она очень хорошо знала, что такое страх.

Она пробиралась среди ног спящих анкилозавров. Поскольку Пурга двигалась под их огромными животами, она могла слышать громкое бурчание, сопровождающее бесконечный процесс пищеварения у динозавров, а в воздухе стояла густая вонь их едких кишечных газов. Из-за их примитивных зубов всю работу по обработке и перевариванию грубого корма должны были брать на себя объёмистые кишечники динозавров, которые работали даже тогда, когда анкилозавры спали.

Анкилозавры были травоядными динозаврами. Но это было время огромных, свирепых хищников. И потому эти животные, крупнее, чем африканские слоны, были покрыты бронёй — сплавом костей, рёбер и позвоночника. Большие жёлто-чёрные шипы отрастали на их спинах. Их черепа были настолько сильно укреплены, что для мозгов в них оставалась совсем крохотная комнатушка. Их хвосты завершались тяжёлыми булавами, которые могли разбивать ноги или черепа.

Динозавры были слишком огромными, чтобы Пурга смогла осознать их размеры. Ей принадлежал маленький мир, где упавшее бревно или лужа были крупными препятствиями, где скорпион мог быть серьёзным хищником, а жирная многоножка представляла собой редкостное лакомство. Для неё дремлющее стадо анкилозавров было лесом огромных тяжёлых ног и свисающих вниз хвостов, которые никак не были связаны друг с другом.

И здесь Пургу ждал чудесный приз: навоз динозавров, огромные кучи, разбросанные по грязной утоптанной земле. Здесь, в волокнистых кучах частично переваренной растительности она могла обнаружить насекомых, даже жуков-навозников, которые трудились над уничтожением огромных куч дерьма. Она с нетерпением вбуравилась в массу, от которой поднимался пар.

Такова была роль предков человечества во время всего этого долгого лета динозавров: отброшенные на задворки великого общества рептилий, появляющиеся из своих нор только ночью, ищущие корм ради поддержания собственной жизни в навозе, ловящие насекомых и собирающие по лесу жалкие объедки.

Но в эту ночь награда за труды была скудной, а помёт — жидким и отвратительно воняющим. Повреждённая вулканической деятельностью растительность давала мало корма анкилозаврам, а то, что выходило с другой стороны, было не так уж ценно для Пурги.

Она перебежала через поляну и углубилась в лес. Здесь возвышались величественные хвойные деревья, которые сплетались раскидистыми ветвями на огромной высоте. Среди них росли деревья меньшего размера, немного похожие на пальмы, и несколько низких кустарников, украшенных бледно-жёлтыми цветами.

Пурга резво лезла по изогнутым ветвям дерева гинкго. Забравшись наверх, она использовала запаховые железы в промежности, чтобы пометить дерево. В её ночном мире запах и звук были важнее, чем зрительный образ, и если бы в любое время в течение следующей недели другие особи из её вида нашли эту отметку, это был бы знак, похожий на неоновую рекламу, который сообщил бы им, что она была здесь, и даже насколько давно она проходила в этом месте.