Вождям уже не надо было никого «заряжать» идеей. Теперь срабатывала и самая примитивная пропаганда. К тому же было задействовано и чувство страха. Палачи и убийцы боялись своих жертв, боялись, что тоже могут быть убиты. Они боялись и вышестоящих командиров, у которых также были свои начальники. Эта иерархическая лестница страха эффективно работала на Ангку. Один из полпотовских функционеров, попавший в плен, рассказывал:

— Я убивал, чтобы не быть самому убитым. Я боялся, что меня убьют жители деревни. Я боялся вышестоящего начальства. У нас многих казнили за проявление мягкости.

И звучали над погружающейся в кому страной слова гимна Демократической Кампучии:

— Алая кровь орошает города и деревни родины Кампучии, кровь рабочих, крестьян, великая кровь борцов революции. Мы объединяемся, чтобы строить Кампучию и новый социализм, демократию, равенство и справедливость, чтобы идти по пути предшественников в борьбе за подлинную независимость!

Уже в те дни, когда горожане походным строем направлялись в сельскую местность для того, чтобы «производить», стало ясно, что для боевиков-чернорубашечников человеческая жизнь не представляет никакой ценности. Очевидцы рассказали о таком случае.

Когда колонна остановилась на привал, два мальчика 13–14 лет влезли на дерево, чтобы сорвать несколько плодов манго. Один из солдат выстрелил в них из винтовки. Убитые мальчики упали вниз, а красный кхмер повернулся к онемевшим от ужаса людям и сказал: «Ничего не трогайте без разрешения организации. Знайте, что все принадлежит народу и все будет распределяться справедливо. Каждый получит свою долю. Никто не имеет права ничего брать самовольно. Избавляйтесь от своих грязных привычек». Солдат, говоривший это, был не старше тех двух мальчишек, которых он только что убил.

Захватив власть, красные кхмеры прежде всего приступили к ликвидации «предателей» и «разложившихся элементов». В Баттамбанге, втором по величине городе Кампучии, бывшим лонноловским офицерам и солдатам было приказано явиться с вещами к зданию школы на центральной площади города. На следующий день около тысячи бывших офицеров и три тысячи солдат собрались в указанном месте. Им выдали по чашке риса и разрешили повидаться с близкими. Пленные успокоились — похоже, их не собирались бросать в тюрьму.

На следующий день стало известно, что в страну возвращается Нородом Сианук и бывшие офицеры поедут в столицу его встречать и приветствовать. Сформированная колонна вышла из города и двинулась в сторону Пномпеня. Среди офицеров и солдат царило радостное оживление. Прошел слух, что после приветственной церемонии всем бывшим офицерам будет выдана официальная бумага о помиловании и их отпустят на свободу. Три часа колонна двигалась к Пномпеню, но затем вдруг резко свернула в сторону. Смех и шутки среди пленных сразу смолкли. В двухстах метрах от дороги стояла цепь боевиков с автоматами на изготовку. Машины остановились, пленным приказали построиться. В ходе этой операции «по ликвидации»; было расстреляно свыше 400 человек.

Осенью 1975 года радио Пномпеня передало приказ всем подразделениям красных кхмеров быть готовыми «уничтожить всех бывших прислужников Лон Нола, военных и гражданских, и членов их семей, как только закончится сбор урожая». Вскоре пошли слухи, что в этот список будут включены учителя, студенты, врачи, инженеры.

Массовый террор царил в коммунах, превращенных в концлагеря. Всех людей, независимо от возраста и состояния здоровья, привлекали к принудительному труду по 12–16 часов в сутки. Вечерами они были обязаны посещать «идеологические лекции», которые, как правило, оканчивались «косанг», то есть «перевоспитанием». Это был своеобразный ритуал «предупреждения» кого-либо из членов коммуны. После второго «косанга» человек бесследно исчезал. Бежавший в Таиланд Нги Дук, 22-летний юноша, бывший горожанин, провел несколько месяцев в подобной Юоммуне. Он рассказал, что однажды, работая в поле, наступил на острую палку бамбука и распорол ногу. В ответ на просьбу освободить его от работы на несколько дней, командир красных кхмеров Мон сказал: «Такая пустяковая рана не дает повода для увиливания от работы». В тот же вечер Нги получил свое первое «косанг». «Ты должен работать, несмотря на боль. Ты должен быть твердым, как камень. Нельзя лодырничать и увиливать от работы», — сказали ему члены комитета коммуны.

К осени 1975 года в коммуне, где жил и работал Нги, было казнено тридцать человек. Однажды ему приказали дежурить на участке ночью после работы, на что Нги неосторожно ответил:

«Я так ослаб, что еле волочу ноги даже днем». Тогда ему вынесли второе «косанг». Разъяренный Мон кричал: «Ты хочешь пойти против истории. Ты должен повиноваться приказам „ангка лоэу“». Ночью Нги бежал в джунгли, зная, что его ждет верная смерть.

Побегов из коммун было много. Красные кхмеры расправлялись с беглецами без всякой пощады. Власти пытались перекрыть все пути, ведущие к таиландской границе. На 500-километровой границе были ликвидированы все поселения в пределах 5 километров. Дороги и тропинки минировались. Патрули постоянно прочесывали джунгли в поисках беглецов, которых тут же приканчивали на месте.

Важным элементом полпотовской политики было насаждение страха и взаимного подозрения в коммунах. Здесь была создана целая система тотальной слежки. Широко использовалась практика доносов. Вот рассказ пожилой женщины, которая как представитель «третьей категории» находилась на полевых работах:

— Агенты секретной полиции терроризировали нас. Это были мальчики и девочки от семи — восьми до тринадцати — четырнадцати лет. Ремеслу сыска их натаскивали на специальных занятиях. Они сидели в каналах, забирались на крыши, прокрадывались под лежанки в бараках, чтобы услышать хотя бы одно слово. За информацию полагалось вознаграждение. Самое ужасное было в том, что они, впившись глазами в лица, следили за их выражением. Грусть, чувство протеста, досада — за все жестоко наказывали. От желания ребенка заполучить в качестве награды за донос винтовочный патрон зависела жизнь университетского профессора.

Корреспондент «Нью-Йорк Тайме Мэгэзин» рассказал о бежавшей из Кампучии в 1976 году девушке по имени Чан Серей Монти. Отец ее был раньше чиновником в резиденции премьер-министра. Рабочий день в коммуне начинался в пять часов утра. Чан трудилась на рисовых плантациях, участвовала в земляных работах, строительстве каналов. Работали весь день с двумя небольшими перерывами. В особенно напряженные периоды работа продолжалась и ночью: стариков и старух заставляли держать факелы. В мире, окружавшем Чан, ее жизни угрожали болезнь или смерть от голода и тяжелого труда, или же арест и «исчезновение». «Увели» — эта фраза красной нитью проходила через рассказы всех бежавших из Кампучии. Она означала, что этого человека больше никогда не увидят. Чан видела один раз, что происходит с людьми, которых «увели».

Это случилось в тот день, когда она решила бежать. После работы Чан отправилась навестить родителей. Выйдя из леса, она увидела в поле трех красных кхмеров, которые убивали ножами группу из восьми связанных веревками людей, в основном детей и женщин. Девушка рассказывала:

«Я и раньше знала, что солдаты убивают людей. Им нравилось убивать. Солдаты называли нам имена тех, кого они убивали. А один сказал: „Убивать детей очень легко — надо только взять их за ноги и разорвать пополам“».

В Обвинительном акте говорилось об использовании зверских методов пыток, убийств и запугивания населения:

— Они использовали такие методы убийства, которые давали возможность ликвидировать сразу сотни или даже тысячи людей. Мотыгами, киркомотыгами, палками, железными прутьями людей били по голове. Ножами и листьями сахарной пальмы с острыми краями жертвам перерезали горло, вспарывали животы, извлекали оттуда печень, которую затем съедали, и желчный пузырь, который шел на приготовление «лекарств». Бульдозерами давили людей и применяли взрывчатку, чтобы одновременно убивать как можно больше. Людей хоронили живыми, сжигали тех, кого подозревали в оппозиции режиму, с людей постепенно срезали мясо, обрекая их на медленную смерть. Детей подбрасывали в воздух, а потом накалывали на штыки, отрывали у них конечности, разбивали им головы о деревья.