- Любишь… Тристан любил белокурую Изольду.

- Да. Я рассказывал тебе о них. Помнишь?

- Помню, Бойс. Катриона помнит, – ее ресницы задрожали, обнаженная грудь поднялась в глубоком вздохе. – Хладен над водой туман. Лист в оранжевой кайме. Застели плащом, Тристан, наше ложе на траве.

Бойс сел. Не в первый раз Катриона заговорила стихами. Обычно они казались ему чем-то вроде ее шутливого каприза. Но сейчас все было иначе. Голос девушки понизился от насыщенного чувства. По коже у него пробежали мурашки.

- Распростерлись небеса серым свадебным шатром. Я в твоих руках, Тристан, забываюсь долгим сном.

Бойс осторожно встал, взял со стола блокнот и раскрыл его. Она лежала, запрокинув голову, погруженная в мечты, образы, слова и не замечала его.

- Песни вереска тихи, – продолжила Катриона после долгой паузы. Бойс стал записывать, – над холмом горит закат. Мы уснули у реки. Сотни тысяч лет назад…

- Дальше, Катриона, расскажи дальше…

- Эхо дальних диких стран и родной ирландский брег. Обручили нас, Тристан, повенчали нас навек.

«Прекрасная маленькая поэтесса. Лесная колдунья. Сколько лет ты живешь на свете? Родилась вчера? Или знала Тристана, была его Изольдой, сидела на троне, увенчанная короной, приветствовала верных своих, восхищенных вассалов. С незапамятных времен ты идешь по лесам. Делишься своим горем и счастьем с простым смертным».

- Пролегла тропа в песках. Долог путь и края нет. Гонит нас вперед тоска. Горе нам спешит вослед.

Бойс писал. И рисовал – перед ним лежала белокурая Изольда, королева Корнуолла, лишенная роскоши и причитающихся ей почестей. Красота была ее единственной регалией. Единственным достоянием был он, влюбленный в нее Тристан.

Месяц он жил в плену ее очарования. Катриона уводила его прочь от знакомых мест. Уводила далеко, где пустынно, где обитают дикие звери и подобные ей сказочные существа. Обветренные соленые скалы. Мягкий мох, звериные тропы в нем. Ледяной ручей, ее летучий шепот. Древнее колдовство.

Он не в силах был очнуться от дивного сна. Возвращался и смотрел на привычный мир чужими, ее глазами. Ему хотелось назад.

Ночью наступало время раскаяния – он плакал и просил прощения у распятия над кроватью. Утром беспокойный дух возвращался в истерзанную бессонницей телесную оболочку. Бойс уходил, избегая смотреть на мать. Он был истощен.

- Не заболел он у тебя случаем? – спросил Элеонору вернувшийся из поездки муж после семейного ужина, подождав, пока Бойс выйдет из-за стола. – К еде едва притронулся. Сам на себя не похож. Бледная тенью, а не человек.

- Он рисует, Рэйналд, – Элеонора отвела глаза, – Джон уехал и бросил свою работу. Теперь Лайонел пишет его картину, вкладывает всю дущу. Без ложной скромности скажу, картина фантастична. Пойдем, я ее тебе покажу.

МакГрей долго стоял в комнате сына и смотрел на деву, изображенную на холсте.

- Пусть рисует, не отрывай его, – дрогнувшим голосом произнес этот мало подверженный романтике субъект, – Пусть допишет картину. Cообщи ему невзначай, что свадьба откладывается до осени. Невеста заболела. Хотел отправить его к ней с визитом вежливости. Но теперь передумал, пусть сидит здесь и занимается делом. Вижу, у него получается. Пойдем.

- Пойдем, – Элеонора собралась уйти. Но Рэйналд не шелохнулся.

- Неужели эта сумасшедшая девочка настолько прекрасна, Элеонора?

- Более того. Живой ангел.

«Как бы ангел не погубил его», – хотел сказать он жене, но забыл. При виде картины из головы вылетало все.

Ангел между делом действительно губил юного художника. И днем, и ночью образ девушки не оставлял Бойса, поэтому расставшись с Катрионой у камня и вернувшись домой, он упоенно рисовал, давая выход воспоминаниям и фантазиям, забывая о сне, еде, отдыхе. Подобный образ жизни не мог на нем не сказаться.

- Хозяйка! – Харриет без стука ворвалась в будуар леди МакГрей. Встала, ловя ртом воздух.

- Что? – Элеонора уронила щетку для волос.

- Там… там… – кухарка указала на дверь трясущимся пальцем.

Элеонора подбежала к ней, схватила за плечи и, что есть сил, тряхнула:

- Говори!

- Мальчик, миледи…

Элеонора выскочила из комнаты и помчалась по коридору. Вбегая в комнату Бойса, увидела его распростертым на полу. У распахнутого окна стояла освобожденная от простыни картина. Рядом валялись кисти, палитра, на которой Бойс разводил краски. Ясно, он рисовал и вдруг упал.

Элеонора рухнула на колени рядом с сыном.

- Сынок! – его лоб был покрыт испариной, тяжелая голова выскальзывала из ее пальцев. – Сынок!

Она легонько ударила его по щекам.

- Он не реагирует, миледи! – заплакала от дверного проема Харриет, – Я пробовала. Он умер.

- Замолчи! – Элеонора нащупала на его шее пульс. Нитевидный, едва ощутимый, но он был. Сердце билось. – Помоги мне переложить его на кровать. И беги за кучером.

Вместе, едва не надорвавшись, они уложили юношу на кровать. Харриет убежала. Своим платком Элеонора отерла осунувшееся лицо сына, расстегнула рубашку на груди, сняла с него обувь.

- Не смей, сынок, – сказала она спокойно, – я предупреждала тебя, что второго раза не переживу. Нам не нужны ни болезнь, ни смерть.

- Он у вас крайне истощен, леди МакГрей, – объяснил доктор, которого к ночи привезли из самого Инвернесс. – В чем причина, говорите? Судя по состоянию организма – несколько недель без сна, скудная пища, сильные эмоциональные переживания. Последнее время он жил, как узник в одиночной камере. Вам, наверное, известно, что происходит в жизни вашего сына? Может, личная трагедия? Несчастная любовь. В таком возрасте с ними это часто случается.

- Несчастная любовь? Что вы! – Элеонора поправила ночник на тумбе у кровати сына. – Лайонел скоро женится по обоюдному чувству. Здесь у него все складывается. Но он художник, понимаете. Смотрите.

Она подвела доктора к картине. Подняла покрывало, скрывающее холст. Доктор поднес к носу пенсне и присвистнул.

- Сами посудите, много ли нужно сил, чтобы рисовать подобное? Порой он забывает не только поесть, напрочь теряет ощущение реальности.

- Согласен. Все-таки, миледи… Следите, чтобы он работал без фанатизма. Меньше дышал красками, больше времени проводил на свежем воздухе. В противном случае, один из величайших живописцев, рожденных Британией, не дотянет даже до своего двадцати пятилетия. Я пойду, мои услуги вам не понадобятся. Ему нужен отдых и уход, который вы сможете обеспечить.

5.

Бойс проспал три дня, еще день провалялся в постели. Новым утром упрямо поднялся и пошел седлать лошадь, наплевав на недомогание и врачебные предписания. Бездействие его бесило. Катриона снилась каждую ночь. Он тосковал по ней, он ее хотел. Потеря Милле и Лондон были окончательно оплаканы. Бойс в тайне строил новые планы.

«Лондон – не единственное место, где художник может работать, – подумал он, верхом выезжая из ворот поместья, – Есть еще Париж, Рим. Есть райская Греция, есть Новый Свет. Весь мир открыт, талант не даст мне погибнуть с голоду. Возможно, даже прославит меня. Нет. Еще не конец. Все только начинается. Катриону я не потеряю. Она совершенная натурщица, я буду писать с нее образ за образом. Муза моя, моя женщина».

Конь плясал, радуясь первой за много дней прогулке. Бойс покрепче перехватил поводья.

«Как Милле неправ! Как слеп! – продолжил он думать, – Не понял, что безумие – это маска. Она за ней прячется от мира. Я вижу, какова она на самом деле – нежная, естественная, талантливая. Пусть она станет моей не только по плоти, но и по закону – я хочу этого. Я сумею всем доказать, сумею отстоять нас…Она полностью выздоровеет рядом со мной… »

Погруженный в беспокойные счастливые думы, он доехал до заветного места. Увидев сквозь деревья белую фигурку, задохнулся от радости.

- Славная девочка, – шепнул он, входя в заросли ежевики, увешенные зелеными ягодами, – ждет меня. Мой преданный прелестный зверек.

Катриона сидела на земле, сгорбившись, подтянув покрытые подолом колени к подбородку. Она была чем-то занята, Бойс не видел чем.