- В церковь ты поедешь с нами, сын, – сказал Бойсу отец, набивая табаком вырезанную из кости трубку и закуривая, – готовься. Разрешаю не доедать кашу, а идти, переодеться во что-нибудь мало-мальски приличное. Измазанный краской жилет, одетый поверх застиранной рубахи, в церкви смотреться не будет. Какого черта ты выперся к завтраку в таком виде? За столом сидит твоя мать, а она дама.

- Это рабочая одежда, папа, – скучно ответил Бойс, скребя ложкой по дну тарелки, – я работаю. С удовольствием посетил бы службу вместе с вами, но предпочту остаться и закончить дело. Поезжайте без меня.

- Иди и собирайся, маляр! Никого не волнуют твои предпочтения! – вспылил отец, – Мазня не поможет твоей языческой душе. Ей поможет церковь! Я намерен вернуть тебя на путь истинный. Ты у нас только и делаешь, что слоняешься по горам и долинам. И один черт знает, чем там занимаешься. Может, поклоняешься дубам? Скоро свадьба, тебе, хочешь – не хочешь, придется приходить в себя.

Бойс раскрыл рот, чтобы поспорить, но перехватил взгляд матери.

«Не перечь, – говорила она глазами, – сегодня не тот день, чтобы пререкаться с ним. Иди и выполняй, что тебе сказано».

Бойс повиновался. На свежий воздух вышел через пятнадцать минут при полном параде. Отец и мать уже сидели в коляске. Грум подвел Бойсу запряженного жеребца. Юноша постукал кнутом по вычищенным до блеска голенищам сапог и запрыгнул в седло. Кортеж тронулся.

До церкви в деревеньке Сильверглейдс по лесистой дороге добирались час, в течение которого Бойс несколько раз был готов завернуть коня и сбежать. На церковную службу соберется вся окрестность, до которой, без сомнения, уже дошли слухи о происшествии с Джилл. Прихожане не осмелятся сказать хоть слово в лицо МакГреям, но шепотки за спиной будут. Ему не хотелось становиться мишенью для пересудов и двусмысленных ухмылок, еще меньше хотелось испытать на себе праведный отцовский гнев.

Небольшая церковь Сильверглейдс была увенчана готической крышей, ее фасад с контрфорсами украшали узкие стрельчатые окна. Над широким входом в форме арки висел каменный крест с клеверинками, на котором был распят Спаситель. Перед входом собралась внушительных размеров толпа. Над толпой витал легкий гомон.

Карета МакГреев подъезжала. По мере ее приближения кучера утягивали с пути коней и мулов, впряженных в повозки, кэбы, бреки. На дворе, стоя парами и группами, фермеры, крестьяне, кое-кто из мелких дворян беседовали, спорили о ценах на солод, хмель и ячмень. Накрахмаленные кумушки в сопровождении сыновей и дочек вплывали в распахнутые настежь двери, где их встречал пресвитер в праздничной ризе.

Отец вылез из кареты и, отвечая на летящие со всех сторон приветствия, под руку повел маму в церковь. Бойс слез с коня, передал поводья кучеру. Да, он чувствовал на себе дотошные взгляды. Поэтому решил войти в церковь последним, перед началом проповеди, когда все рассядутся, а болтать станет не досуг. Простояв на улице почти до самого закрытия дверей, он кивнул служителю, пригласившему его вовнутрь, и пошел к зданию.

Внутри было прохладно, пахло свечным воском, ладаном. Все скамейки были заняты. Скамья МакГреев находилась далеко от входа, у самого амвона, с которого каждое воскресенье на паству изливалась Благая Весть. Бойсу нужно было пройти по проходу почти до алтаря и сесть с краю рядом с родителями. В тишине он сделал шаг, второй, и тут боковым зрением уловил движение у стены. Вокруг зашептались. Он пошел быстрее.

- Бойс! – крикнули слева.

По нефу пронесся ропот. На шум повернулась его мать и мгновенно залилась белизной.

- Бойс!

Он посмотрел туда, где кричали и весь взмок. Сперва в глаза бросилась Анна Монро, которая вскинула руки, но не сумела удержать дочку. Потом Катриона, которая с полоумной улыбкой прорывалась к нему вдоль одного из задних рядов, хватаясь без разбора за плечи, головы, лица сидящих людей. Ее ругали, пытались поймать. Напрасно.

«Анна нарочно притащила ее в церковь!» – в злом испуге подумал он. – «Чтобы уничтожить меня»!

- Мой пришел!

Подскочив, она закинула руки ему на шею и потянулась губами, требуя поцелуя, как всегда делала при встрече. На ситуацию вокруг них ей было плевать, она вообще ничего, кроме него, не замечала. Он ослеп, оглох от бешеных ударов сердца в ушах. Схватил ее за запястья и попытался оторвать от себя. Катриона впилась в него ногтями.

- Катриона хочет!

Кто-то ахнул, кто-то по-дурацки хохотнул. Оттянув голову от ее рук, Бойс оглянулся на мать. Она уже стояла, зажимая ладонью рот. Рядом отец, с бордовым от ярости лицом обеими руками оперся на спинку скамьи, весь подался вперед и смотрит. Все смотрят.

Бойс начал бороться с виснущей на нем девушкой. У него ничего не выходило. Катриона обвилась змей, душила его. За дочерью спешила Анна.

- Заберите ее! – выкрикнул он сквозь стиснутые зубы.

- Дочка, иди ко мне! – Анна взяла дочь за локоть. Катриона брыкнулась, лягнула мать ногой. – Она не слушается меня!

- Сделайте хоть что-нибудь! Это же ваше сумасшедшее отродье!

Анна поменялась в лице, словно тоже обезумела.

- Уже не мое. У нее новый хозяин.

Бойс громко выматерился, вызвав новую волну гула, скрутил сумасшедшей руки, не жалея сил, толкнул ее. Катриона упала в проход, стукнулась головой об пол, жалобно заскулила. Ее юбка задралась до самых бедер. Бойс попятился к выходу, глядя, как она перебирает ногами, силясь встать, и не может. Ему показалось, что волосы у него на загривке поднимаются дыбом.

- Боооооойс….

- Доченька, – жалко заплакала Анна, рядом оседая на пол.

Катриона поползла к Бойсу. Она смотрела сквозь слезы, недоуменно и преданно. Трясущийся, потный от палящего позора, Бойс отпихнул ее ногой и побежал прочь из церкви.

- Ублюдок! Выкидыш!

Элеонора отвернулась, закрыла уши. Зеркало, в которое врезался брошенный мужем стул, разлетелось в пыль. От стула тоже мало что осталось.

- Кого мы родили, Элеонора?! – с болью заорал на нее Рэйналд. – Монстра? Кто есть наш с тобой сын?

Она стояла, выпрямившись, не отвечала, не вытирала струящиеся по щекам слезы.

Рэйналд схватил кочергу и стал крушить ей все, что подворачивалось под руку – ценную мебель, клавесин, посуду в шкафах. От одного особенно мощного удара кочерга согнулась. Бросив ее, муж сорвал со стен картины, нарисованные сыном, скидал их в растопленный камин вместе с рамами. Казни подверглась и картина кисти легендарного итальянского живописца, стоившая целое состояние. Элеонора не сказала ничего. Пестрые холсты в топке пожирало яркое пламя.

- Ты виновата во всем! – напустился он на нее, – Говорила, прослежу, и не сделала ничего! Ты понимаешь, в какой позор ты ввергла меня, Элеонора?! Я тебе слепо доверял, позволил воспитывать сына по твоим правилам! Что я имею в итоге? Маньяка, который надругался над сумасшедшей, причем сделал это так, чтобы узнали все! Все, до самого паршивого бродяги, теперь будут тыкать в МакГрея пальцем!!! Клянусь, если найду его, паскуднику не жить!

Он снова заметался. Выскочил из гостиной, помчался в оружейную комнату. Элеонора побежала за ним. Сорвав со стены страшный двуручный меч, клеймор – наследие воинственных предков – муж изрубил им чучело медведя, стоявшее тут же на задних лапах и имевшее в себе два человеческих роста.

Расправившись с медведем, Рэйналд вогнал меч между плитами пола, вырвав из камня жалобный стон, приблизился к жене, взял в шершавые ладони ее заплаканное лицо.

- Родная моя, – сказал он нежно, – Я тебя очень люблю. Больше жизни. Но если завтра, когда проснусь, увижу в своем доме тебя или малолетнего поганца, нашего сына, поступлю с вами так же, как с этим медведем. Убирайтесь оба с глаз моих, хотя бы до дня свадьбы.

Скрепив данное обещание поцелуем в губы, Рэйналд вышел. Его шаги затихли у дверей супружеской спальни. Элеонора вышла следом и растворилась в сумраке коридоров.

Она возникла перед Бойсом, который в полной темноте сидел на кровати своей потайной спальни в северном крыле, и раскачивался взад-вперед, зажав пальцами косматую голову.