— Он здесь записан. — Она указала на листок.

— Вместе с адресом Сюзанны Фабер, очевидно?

— Правильно.

— Так я сейчас едва не столкнулся здесь с Ларсеном? — спросил я как бы невзначай.

— Извините, мистер Холман?

— Я имею в виду человека, который удалился отсюда через французское окно перед тем, как вы пригласили меня войти, — пояснил я с самым добродушным видом. — Вот я и подумал, не он ли это был?

— Боюсь, что вы ошиблись, мистер Холман. — Потрясающие по-детски чистые глаза недоуменно смотрели на меня. — До вашего прихода здесь не было никого.

— По всей вероятности, мой суперслух подвел меня, вы, очевидно, просто перекладывали бумаги у себя на столе. — Я подмигнул ей. — Мы все делаем ошибки, но мне было бы не по средствам обратиться со своими затруднениями к доктору Рейнеру для их анализа. Пятьдесят долларов в час — извините, это не для меня!

— Сто долларов в час, мистер Холман, — вежливо поправила она, — доктор был не просто психиатром, он был в моде.

— Хотелось бы мне знать, в чем была причина такой его популярности? Может, в фамилии? То ли от названия реки, то ли связано с оленем…

— Вы не заставите меня снова зажимать себе рот, — покачала она головой, — тут уж я ничего не смогу рассказать.

— Ладно, — согласился я, — полагаю, мне есть чем теперь заняться. Благодарю вас за вашу предупредительность и расторопность, мисс Роббинс. Появлюсь, когда мне потребуются новые факты.

— В любое время, мистер Холман.

Она поднялась из-за стола, чтобы проводить меня до двери, и тут я впервые получил возможность полностью оценить ее фигуру.

Марсия Роббинс действительно была очаровательной блондинкой с по-настоящему сексуальной фигурой, безукоризненные формы которой не могли полностью скрыть ни строгая белая блузка, ни скромная черная юбка. Она была не очень высокая, но во всем остальном были соблюдены щедрые пропорции, как я тут же отметил про себя. И очевидно, она была на пару лет моложе Барбары.

— Скажите мне, — сказал я, когда мы подошли к выходу, — как вам понравились летние развлечения в том году в Коннектикуте?

Она оторопело уставилась на меня, и вся кровь мгновенно отхлынула от ее лица.

— Она… она рассказала вам об этом? — прошептала мисс Роббинс.

— Без особых подробностей, но достаточно.

— Она всегда была сукой, но до этого момента я не понимала, до какой степени!

Я оставил кабинет, осторожно притворив сзади дверь, чтобы не видеть удрученное лицо Марсии Роббинс. Задавать ей те вопросы, которые мне порекомендовала Барбара Дун, не требовалось: ответ на них я уже получил.

Офис покойного доктора Рейнера располагался на втором этаже белого здания как раз посреди Сансет-Стрип, и я подумал, что доктор Секс выбрал подходящее место для обоснования своего бизнеса.

Дверь была открыта, поэтому я вошел в офис с чувством смутного удивления и надежды. Просторная красивая приемная с белоснежным ковром посередине и многочисленными белыми кожаными креслами и диванами, расставленными по ее периметру.

Одним словом, у меня сложилось мнение, что Ассоциация оргий избранных обитателей Беверли-Хиллз собиралась проводить ежегодно общие встречи, и эта белая приемная была создана именно для этого.

Из-за двери, отделанной тиковыми панелями, долетел негромкий шорох, и на этот раз я уже не был настолько наивен, чтобы предварительно постучаться, я прямиком вошел во внутреннее святилище с его звуконепроницаемыми стенами, очевидно, для того, чтобы магнитофонные записи получались безукоризненными, и резко остановился, упершись взглядом в колоссальную кушетку, обитую белой кожей, — наверняка из того же гарнитура!

До меня не сразу дошло, что слабый шуршащий звук производила особа, сидящая за письменным столом несимметричной конфигурации, разбираясь в груде бумаг, лежавших перед ней. Я подумал, что это должно послужить наглядным уроком Холману, чтобы он впредь отказался от дурной привычки не доверять людям еще до того, как с ними встретиться.

Это была брюнетка лет тридцати пяти, с коротко подстриженными волосами и бескровным ликом Мадонны, выполненным как бы из цветного листового стекла. Когда она подняла на меня глаза, я убедился, что они были темными, но совершенно лишенными жизни. Если ее лицо в течение какого-то времени было мертво, ее тело, в особенности крепкие, торчащие вперед груди, туго натянувшие мягкий шерстяной материал, были необычайно живыми.

— Да? — прозвучало ее бархатистое контральто.

— Вы секретарь доктора Рейнера? — спросил я.

— Нет, — она слегка улыбнулась, — всего лишь его вдова.

— Простите за неожиданное вторжение, миссис Рейнер, — извинился я.

— Пустяки. Я все еще пытаюсь навести порядок в его делах. Он никогда не был силен в бумажной волоките, все эти истории болезней в кошмарном состоянии. — Взглянув на возвышающуюся перед ней стопку историй болезни, она беспомощно пожала плечами. — Полагаю, мне следует поручить заняться этим какому-то опытному человеку. Сама я не вполне уверена, есть ли среди них что-то конфиденциальное, но, видимо, остаются какие-то моральные обязательства перед его бывшими пациентами…

Эта мелодия была создана для меня, и надо было быть совершенным болваном, чтобы за нее не ухватиться.

— Рик Холман, — представился я, — а явился сюда как представитель одной из бывших пациенток вашего супруга, миссис Рейнер. Мою клиентку волнуют кое-какие магнитофонные записи…

— Боже, опять! — Она на мгновение закрыла глаза, потом тяжело вздохнула. — Мистер Холман, вы уже третий за сегодняшнее утро. Все являются по тому же самому поводу: магнитофонные записи.

— О? — изобразил я удивление.

— Боюсь, что вам я смогу сказать то же самое, что сказала им. Мне известно, что мой муж использовал магнитофон при своей аналитической работе, потому что он здесь, спрятан в столе. Но никаких записей я до сих пор не обнаружила.

— Очень плохо, — покачал я головой. — Моя клиентка страшно обеспокоена.

— То же самое сказали и двое других пациентов моего покойного мужа, которые были здесь до вас, — сухо заметила она. — Мне кажется, вы какой-то частный детектив, мистер Холман? На адвоката вы не похожи.

— Какой-то, — согласился я.

— И мне не составляет труда догадаться, что раз бывшие клиенты Германа неожиданно забеспокоились в один и тот же день из-за исчезновения бобин с магнитофонными записями, значит, эти записи весьма некстати появились в каком-то другом месте?

— Вы удивительно сообразительная особа, миссис Рейнер! — воскликнул я.

Ее темные глаза презрительно остановились на мне.

— Не разыгрывайте комедию, мистер Холман. Могу представить, как должны звучать эти записи. Уверена, что, если они окажутся в соответствующих руках, это будет настоящий динамит. А дело выглядит таким образом, будто это и случилось.

Она помолчала, бесцельно перебирая бумаги.

— Мне не хотелось бы думать, что Герман оставил наследство шантажисту, мистер Холман!.. Возможно, он даже не предполагал, что он что-то может после себя оставить, — во всяком случае, так скоро. Если записывание на магнитофонную ленту было нормальной частью его работы…

— Кто-то знавший об этом пробрался сюда сразу же после его смерти и все похитил?

Миссис Рейнер согласно закивала:

— Мне тоже в голову приходила такая мысль, мистер Холман.

— Есть у вас какие-нибудь предположения относительно того, кто бы мог это сделать?

— Нет, — решительно отрезала она, — но я охотно потолкую с вами о таких возможностях, мистер Холман. Только не здесь. — Она усмехнулась. — Вы согласитесь угостить меня бокалом вина?

— С большим удовольствием!

Мы прошли через пышную приемную, спустились вниз по лестнице и вышли на освещенный бульвар, где совершенно официально двадцать четыре часа в сутки царил закат, недаром его назвали Сансет-бульвар — бульвар Заката. Спустя минут пятнадцать мы уютно устроились в крайней нише полутемного бара, и перед нами на столике стояли бокалы с «Дайкири» и бурбоном с кусочками льда.