В какой-то момент я поняла, что сижу на земле, зажимая себе рот обеими руками. Слёзы обжигали кожу лица, заливали шею и намочили ворот спортивной кофты. А моё сердце…

Оно погибло тогда вместе с ней. Она ушла и забрала его с собой.

Она ушла… остались только я и моя боль, не утихающая с годами. Боль, которую невозможно было заглушить. Боль, из-за которой я не могла спать ночами, просыпаясь от собственного крика. Боль, что душила без жалости и сострадания.

Единственное, что я могла сделать для человека, которого не успела спасти — отомстить. Я должна была, просто обязана доставить Вильгельму Дауканс такие мучения, о которых он и думать не смел. Я должна заставить его страдать. Должна сделать так, чтобы ему от себя самого стало противно.

А потом я убью его. И пусть меня за это казнят, я не позволю этому уроду портить человеческие жизни.

— Кто сделал это? — Авересу история совершенно не понравилась, его голос был глухим от потрясения.

— Зверь, — Онэм усмехнулся, демонстрируя всё своё отношение к этой версии.

— Лорд Дауканс лично провёл расследование и подтвердил, что нападение было совершено диким зверем, — голос Аэрема был точно таким же — скептическим и со злой насмешкой.

Он тоже не верил в это.

— Вы говорите так, будто считаете иначе, — заметил лорд Аверес.

— Мы видели раны, лорд ректор, — с легким намёком на укор ответил боевик, — звери такое не делают.

— Тогда кто? — мрачно вопросил глава академии.

Мы все знали это. Все четверо. Но если ректору нужно было лишь подтверждение, а мне нельзя было себя выдавать, то оба декана понимали всю серьёзность происходящего и благоразумно промолчали. У Вила везде уши, об этом знают лишь немногие, мужчины входили в число тех немногих. И они оба понимали, что будет, если обвинить главнокомандующего короля в убийстве адептки. Их просто уберут как нежелательных свидетелей.

— Вы же всё понимаете, — совсем тихо произнёс некромант и добавил что-то ещё, но я не услышала.

Дальше они все разговаривали совсем тихо, подходить ближе я не рискнула.

С трудом поднявшись на ноги, стараясь не издавать никаких звуков, я развернулась и поплелась прочь, старательно пытаясь больше не плакать. Слёзы высохли и теперь лицу было холодно, но щёки всё равно пылали.