– Но это же было очевидно! Я удивился, заметив, что у нее разные ботинки. У одного носок был гладкий, у другого – с небольшим узором. Более того, один был застегнут всего на две нижние пуговицы из пяти, а другой – на первую, третью и пятую. То есть, если вполне прилично одетая девушка выходит из дому в разных, к тому же не до конца застегнутых ботинках, не нужно быть великим детективом, чтобы понять, как она спешила.

– А что еще вы заметили? – спросил я, как всегда, с огромным интересом слушая рассказ своего друга и восхищаясь его проницательностью.

– Случайно я заметил, что, уже полностью одевшись, но еще не выйдя из дому, она писала записку. Вы обратили внимание на то, что на указательном пальце правой руки ее перчатка была порвана, но не заметили, что и на перчатке, и на самом пальце были следы фиолетовых чернил. Она писала в спешке и слишком глубоко макала перо в чернильницу. Наверняка эти следы появились сегодня утром, иначе они бы успели потускнеть. Все эти наблюдения, конечно, интересны, но довольно примитивны. Ватсон, давайте вернемся к делу. Вы не могли бы прочитать мне из объявления описание внешности мистера Госмера Эйнджела?

Я поднес небольшую газетную вырезку к свету.

«Утром четырнадцатого числа, – говорилось в заметке, – пропал джентльмен по имени Госмер Эйнджел. Рост – пять футов семь дюймов, крепкого телосложения, желтоватый цвет лица; волосы черные, на макушке редкие; кустистые черные бакенбарды и усы; носит темные очки; разговаривает тихо. Одет в черный фрак на шелковой подкладке, черный камзол с золотой цепочкой, серые твидовые брюки и коричневые гетры поверх штиблет с резиновыми вставками. Известно, что работал в конторе на Леднхолл-стрит. Тому, кто предоставит…

– Достаточно, – оборвал меня Холмс. – Теперь займемся письмами, – он стал один за другим просматривать листы. – Ничего примечательного. Никаких зацепок, кроме того что в одном месте он цитирует Бальзака. Однако кое-что должно вас удивить.

– Все они напечатаны на машинке.

– Более того, напечатана даже подпись. Видите эти аккуратные строчки внизу: «Госмер Эйнджел»? Дата стоит, но адреса нет, указана только улица – «Леднхолл-стрит», что довольно странно. Отсутствие подписи – очень важный пункт… Можно даже сказать, решающий.

– И о чем же это говорит?

– Друг мой, неужели вы действительно не понимаете, какое огромное значение это обстоятельство имеет для данного дела?

– Если честно, не очень. Может быть, он таким образом хотел обеспечить себе возможность отвертеться, если бы его обвинили в нарушении обещания?

– Нет, дело не в этом, – вздохнул Холмс. – Ну да ладно. Мне нужно написать два письма, которые решат этот вопрос: одно – в контору в Сити, другое – отчиму девушки, мистеру Уиндибенку, я попрошу его зайти к нам завтра в шесть вечера. Нужно поговорить и с мужской частью этого семейства. Что ж, доктор, до тех пор пока не придут ответы на мои письма, мы ничего не можем сделать, так что пока отложим это небольшое дело.

Я никогда не сомневался в незаурядности ума и готовности к действиям своего друга и поэтому посчитал, что у него достаточно оснований с такой легкостью и некоторым пренебрежением отнестись к этой загадке. До сих пор мне было известно лишь об одной его неудаче – это случай с королем Богемии и фотографией Ирен Адлер. Однако, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю таинственное дело о «Знаке четырех» и удивительные обстоятельства, связанные с «Этюдом в багровых тонах», то чувствую, что лишь действительно неразрешимая загадка окажется ему не по силам.

Я оставил его сосредоточенно курящим черную глиняную трубку в полной уверенности, что, когда я вернусь завтра вечером, у него в руках уже будут все необходимые нити, ведущие к установлению личности пропавшего жениха мисс Мэри Сазерленд.

Однако на следующий день мне пришлось заняться другим очень важным делом, связанным с моей профессией: я весь день просидел у постели тяжело больного пациента. Было уже почти шесть вечера, когда я наконец освободился и смог вскочить в кеб, чтобы помчаться на Бейкер-стрит, опасаясь пропустить развязку этой истории. Однако, когда я вбежал в гостиную своего друга, моим глазам предстала совсем не та картина, которую я ожидал увидеть. Холмс был один, более того, он дремал, уютно свернувшись калачиком в своем любимом кресле. Ряды разносортных склянок и пробирок на столе, распространяющие по комнате резкий запах соляной кислоты, подсказали мне, что он весь день занимался столь милыми его сердцу химическими опытами.

– Ну что, нашли ответ? – спросил я с порога.

– Да. Это был бисульфат окиси бария.

– Нет-нет, я о той загадке! – вскричал я.

– Ах, об этом! А я подумал, вы спрашиваете о соли, над которой я работал. Там никакой загадки и не было. Как я вчера говорил, интерес представляют лишь некоторые детали. Единственное, что меня смущает, это отсутствие закона, по которому можно было бы покарать этого подлеца.

– Так кто же он? И зачем ему понадобилось обманывать мисс Сазерленд?

Но когда вопрос уже слетел с моих губ, а Холмс еще не успел открыть рот, чтобы ответить, в коридоре послышались тяжелые шаги и в дверь постучали.

– Это отчим девушки, мистер Джеймс Уиндибенк, – сказал Холмс. – Он прислал мне записку, что придет к шести. Входите!

Дверь отворилась, и перед нами предстал крепкий молодой мужчина лет тридцати, среднего роста, хорошо выбритый. Лицо у него было нездорового землистого цвета, но ясные серые глаза блестели ярко и проницательно. Он вопросительно посмотрел на нас, потом положил сияющий цилиндр на буфет и с легким поклоном уселся на ближайший стул.

– Добрый вечер, мистер Джеймс Уиндибенк, – сказал Холмс. – Я полагаю, это ваше напечатанное на машинке письмо, в котором вы договаривались со мной о встрече в шесть часов?

– Да, сэр. Я, кажется, немного опоздал, но я, знаете ли, не могу свободно располагать своим временем. Прошу у вас прощения за то, что мисс Сазерленд отняла у вас время своим вчерашним визитом. Лично я считаю, что это не то белье, которое нужно перемывать на людях. Я отговаривал ее идти к вам, но, как вы сами видели, она очень возбудимая, импульсивная девушка. Ее трудно переубедить, если она решилась на что-то. Не то чтобы я ей строго запретил приходить к вам, вы же не связаны с полицией, просто мне неприятно, что о наших семейных неурядицах будут знать совершенно посторонние люди. К тому же все это пустая трата времени – где теперь искать этого Госмера Эйнджела?

– Напротив, – бесстрастно возразил Холмс. – Я не сомневаюсь, что найду мистера Госмера Эйнджела.

Мистер Уиндибенк вздрогнул, да так сильно, что даже выронил перчатки.

– Рад это слышать, – проговорил он.

– Понимаете, в чем дело, – сказал Холмс, – любая печатная машинка имеет индивидуальные особенности, точно так же, как почерк человека. Даже совершенно новые машинки чем-то да различаются. Некоторые буквы стираются сильнее остальных, другие сбиваются больше с одной стороны. Заметьте, мистер Уиндибенк, ваша печатная машинка дает небольшое пятнышко над буквой «е», а у ее «р» сбита палочка. Есть еще четырнадцать других особенностей, но эти две самые заметные.

– В нашей конторе на этой машинке печатается вся корреспонденция, так что нет ничего удивительного в том, что она немного износилась, – сказал наш посетитель, настороженно глядя на Холмса маленькими яркими глазами.

– А теперь, мистер Уиндибенк, я покажу вам нечто действительно интересное, – продолжил Холмс. – Я думаю в ближайшее время написать еще одну небольшую монографию – о печатных машинках и об их изучении в сфере криминалистики. Некоторое время я занимался изучением этого вопроса. В моем распоряжении имеются четыре письма, которые приписываются исчезнувшему. Все они напечатаны на машинке. На каждом из этих писем над буквой «е» виднеется пятнышко, а у всех «р» отсутствует хвостик, но, если вы возьмете мое увеличительное стекло, то обнаружите на них и все остальные четырнадцать характерных особенностей, на которые я ссылался раньше.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: