Костяной цветок[1]

Потрёпанный разведывательный корабль Джоло Бэррэма охлаждался на окраине покинутой колонии. На борту были Джоло, его молодая жена Синда и тело их единственного ребёнка Тэлма, отравленного сбойнувшим синтезатором.

Синда молчала, измученная горем. Её спутанные длинные чёрные волосы свисали вокруг её белого лица.

Он вспомнил её последние слова. «Корабль», - сказала она. «Этот вонючий, еле волочащийся, идиотский корабль. Как он мог быть настолько глуп?» Было ясно, что она имела в виду — твой корабль, старик.

Да, подумал он, этот корабль стар и этот корабль глуп. Как я.

Пустые хижины тесно прижимались к серебристому семякораблю, который давным-давно привез сюда колонистов. Эта мёртвая колония была ещё одной записью в длинном списке неудач Джоло Бэррэма — только живые колонии приносили искательскую премию от СемяКорп. Но Бэррэм сошёл с корабля больше, чтобы избежать ярости Синды, чем чтобы удовлетворить своё любопытство.

Он прошёлся по деревне. Хижины выглядели опрятно, остатки существования — аккуратно прибраны. Единственные останки, которые он нашёл, были останками животных — мумифицированная собака в одной закрытой хижине, козлиные кости в загоне с высокими стенами.

У подножия холма, где несколько серовато-пурпурных деревьев раскинули гротескные ветви, он нашёл маленькое кладбище. На сухой почве не росли цветы, но раскрашенные камешки украшали могилы, образуя трогательные эпитафии. «Марлис Туса, возлюбленный муж Лефашы и Диалы, Р. 2, У. 25», - прочёл он. И: «Здесь лежит Йолеа Рассвет Серпина, взятая к ангелам слишком рано».

Он насчитал жалких две дюжины захоронений. Где же другие? Эта тайна отвлекла его от собственного горя.

Семякорабль открылся перед Бэррэмом без проблем. Внутри красное свечение аварийных ламп освещало стазисные стеллажи, всё ещё заполненные жизнеспособными эмбрионными колбами.

Бэррэм проверил утробы корабля. Зелёные контрольные огоньки мигали на всех, кроме одной; там Бэррэм обнаружил последнего мать-дроида.

Когда он сдвинул концевую пластину, вырвалась спёртая вонь. Из влажной темноты заговорил механический голос.

«Опасность», - сказал он. «Опасность. Опасность».

«Какая опасность?» — спросил Бэррэм.

Дроид поднял к нему в ржавых пятнах голову. Его фоторецепторы были покрыты плёнкой коричневой слизи. «Прячусь. Да, это правильно». Он попытался втянуть горловину утробы.

«От чего ты прячешься?»

Дроид дёрнулся и разлилась вонючая волна разрушившейся внутренней оболочки утробы. «Счастье. Безмятежность. Удовлетворённость», - сказал дроид. Он снова согнулся и его тело вздрогнуло в коротком спазме.

Проскочила электрическая дуга, от утробы запахло гарью, и изношенный механизм дроида отказал в последний раз.

Утром Бэррэм вытащил из трюма краулер. Когда он погрузил последнее из своих устройств, он посмотрел вверх на Синду, которая выглядывала из шлюза. Лицо её было пустым.

В конце концов, он поднял руку в неуверенном прощании.

За последним засохшим полем следы поднялись на бесплодные земли. Это был сухой мир, где следы долго сохранялись. У него не было проблем с тем, чтобы следовать по старой колее.

Некоторое время спустя он двигался между крошащимися краями узкого каньона. В растущей жаре тень была желанна.

Его стало клонить в сон. Слабые пыльные запахи пустыни заполнили его ноздри, и мили дрейфовали мимо него. Он почти пропустил то место, где следы понимались на древний развал.

Бэррэм вывернул управление, краулер разворотил небольшой склон и перемахнул через вершину в удушливых клубах пыли. Когда он протёр пыль с глаз, внизу он увидел артефакт Ушедших, похожий на грудную клетку некоего огромного животного, наполовину погруженную в многогранную смоляную яму.

Терраса представляла собой семиугольник в сотню метров в поперечнике, который поддерживался в трех метрах над песком пьедесталом. В центре террасы на высоту десяти метров поднималась дюжина богато украшенных орнаментом арок, соединённых спинным хребтом из камней-перемычек.

Под арками блестело что-то яркое.

Он остановился. После заполняющего уши лязга гусениц, тишина навалилась на него.

Он начал идти по периметру. Не дальше чем в пятидесяти метрах он наткнулся на дезинтегрированные остатки двух повозок. Кости быков лежали там, где они были оставлены привязанными к столбу.

В сотне шагов дальше в террасе была трещина, ярко светящаяся бледной, струящейся вверх, радугой. Бэррэм присел на корточки, покидал голыши в струящийся цвет. Они упали на землю и были мягко отброшены отталкивающим полем. Он посмотрел поближе на некоторые из кусочков, которые лежали там.

Здесь был разбитый в дребезги кристаллический глаз, там — остатки стального пальца, а вон там — осколок круглой чешуйки. Он разбирал остатки до тех пор, пока не убедился, что здесь были отсутствующие мать-дроиды, расколоченные в мелкий металлический лом.

Когда он, в конце концов, ступил в поле, невидимые пальцы потащили его вверх и услужливо подняли его на уровень поверхности террасы.

Он подождал, плечи его ссутулились. Треньканье отталкивающего поля прошло дрожью по подошвам его ботинок, словно оно циркулировало по своему делу — отталкивало пыль с краёв артефакта. Внутрь кольца влетел теплый бриз, он заигрывал в арках и вызывал из орнамента мягкий, сложный стон. Его наплечная камера просканировала пространство спереди и сзади, задев ему ухо, и он прыгнул.

Когда он приблизился, его внимание привлекли орнаменты. Почти человеческие лица были искажены скорбью, почти человеческие тела были скручены в стенаниях.

Под арками был глубокий прямоугольный бассейн, наполненный сверкающей жидкостью. Резкий, сладкий запах поднимался от этой жидкости, горького миндаля и разложения, и Бэррэм был осторожен, чтобы держаться подальше от края.

На полпути по длинне бассейна Бэррэм посмотрел вверх. Орнаменты изменились. Зубы, обнажённые в ужасе, теперь были скрыты обмякшими губами; глаза, раньше широко отрытые от скорби, были полузакрыты от уменьшающейся боли. С каждой аркой орнаменты менялись, приближаясь к безмятежности.

Он подошёл к последней арке, посмотрел вниз и уведел кости, голубые в глубинах бассейна. Человеческие кости, от хрупких костей младенцев до длинных костей взрослых людей, все вместе на дне.

Колонисты.

Бэррэм отшатнулся. Он потерял равновесие и жестко упал. Дыхание сбилось и всё отступило, пока он пытался вдохнуть. В это мгновение беспомощности он с ужасом сознавал ломкость своих собственных старых костей.

Бэррэм возвратился из бесплодных земель в сумерках.

Утром, после ночного отдыха, они улетят прочь с этого мёртвого мира, два богатых семяискателя. Как и все другие известные артефакты Ушедших, этот также окажется непостижимым, неразрушимым, бесценным. Ушедшие, гуманоидная космопутешествующая расса, вымерла так давно, что во всём Человеческом Скоплении сохранилось лишь несколько дюжин застарелых монументов, которые (так предполагают учёные) продержаться до конца вселенной. Конечно же, ни одна человеческая техника не смогла повлиять или повредить артефакту Ушедших, или вмешаться в его таинственную функцию. Каждый артефакт был уникален, их объединяло только непоколебимое сопротивление рациональному анализу. Бэррэм продаст координаты этого артефакта тому, кто предложит самую высокую ставку, а ставки будут действительно очень высоки.

Бэррэм представил других детей и дом, где они смогут расти в безопасности. Бэррэм был в годах — его возмущало слово старый — но ему осталось столетие или два. А Синда была молода.

Он нашёл её у медмеха, где она продолжала своё дежурство над телом мальчика.