"Пойдём", - сказал он и повёл её вниз к медмеху, который подтвердил симптомы, которые видел Бэррэм.

Ему стало интересно, сколько же раз Синда переплыла бассейн, скольких лет ей стоило каждое такое путешествие.

Он обдумывал результаты медмеха так долго, что она начала выказывать беспокойство в этом тесном гробу. Она стала бить кулаками по закрышке, и он поспешил освободить её прежде, чем она поранила себя.

Она была бледная, её трясло. "Я должна идти", - сказала она, пытаясь протиснуться мимо него.

Когда она поняла, что он не собирается позволить ей пройти, она стала драться с ним. Хотя он и был старым, он всё ещё был сильнее. Она просила, она проклинала, она рыдала, но он привёл её в их спальную каюту и проинструктировал корабль держать её там.

Некоторое время он смотрел на неё на интервиде сенсорного глазка. Он подождал до тех пор, пока она не впала в что-то вроде настороженного транса, затем он выключил экраны.

Он потёр свои усталые глаза. Он лёг на пультовой диван и погрузился в сон без снов.

Он проснулся с чувством, что что-то неправильно. У него ушло мгновение, чтобы понять, что это, но в тоже время он сел, руки потянулись к черной поверхности главной сенсорной панели, где должна была гореть тысяча индикаторов.

Корабль был мёртв. Что она сделала?

Что она делает сейчас?

Он подскочил к переборке, шлёпнул рукой по замковой пластине.

Ничего не произошло. Он бил по мономолекуляру, пока его руки не стали кровоточить.

Наконец, он заметил мерцание маркера сообщения и активировал его.

"Джоло", - говорила Синда с экрана. "Ты был глуп. Ты думал, что этот болван корабль сможет держать меня взаперти, когда он даже не смог Тэлма удержать от синтезатора?" Её лицо скривилось. "Было легко, Джоло, легко обмануть его, чтобы он позволил мне уйти, легко заставить его закрыть тебя, а самое легкое из всего — заставить его убить себя". Она выплёвывала слова.

"Но ты сможешь починить его, когда я вернусь и выпущу тебя. Вот увидишь, всё будет хорошо".

Она глубоко вздохнула и, показалось, что вернула контроль над собой. "Я оставила систему поддержания жизни включенной; ты не умрёшь от голода или жажды".

"Скоро увидимся". Её изображение раздробилось в случайные пятнышки цвета.

Её саботаж ослепил внешние камеры, так что он не мог видеть того, что происходит снаружи.

Он вспомнил о матрице, которую вытащил из робокамеры. Он нашёл её в кармане, тонкий белый кусочек памяти.

Он замедлил быстрый просмотр, когда робокамера повернулась и поймала в кадр краулер, с грохотом переваливший через кромку кольца. Синда ехала к подножию подъёмника, с хрустом проехав прямо по крошащимся костям быков. Она направилась прямиком к бассейну.

Бассейн принял её с такой же готовностью, как и прежде.

Бэррэм видел, как она кружилась в сиянии, затем её болезненное появление у дальнего края. Её лицо постарело, не смотря на его безмятежность, и она, дыша с трудом, села в тени арки.

Бэррэм снова повысил скорость прокрутки. Всего он видел, как Синда ходила к бассейну ещё три раза, прежде чем матрица заполнилась. Каждый раз она была слабее. Каждый раз она всё раньше возвращалась к бассейну.

Дни проходили в тишине. Покалеченный корабль сможет поддерживать его несколько недель, не больше. Затем системы откажут, одна за другой. Он сел на пультовой диван, прикрыв лицо руками, пытаясь встретить смерть спокойно.

По кораблю прошла дрожь. Бэррэм вспомнил ненадёжное основание, на котором стоял корабль. Под посадочными стойками оседали ломкие камни. Он пристегнул себя ремнями к ускорительному дивану.

Со зловещим скрежещущим треском корабль накренился, потом на мгновение приобрёл устойчивость. А затем он перешёл в стремительное падение, кувыркаясь быстрее и быстрее, вниз по склону.

Пока не врезался в святыню и не раскололся.

Дневной свет светил ему на лицо. Во рту чувствовался вкус крови, а сам он висел вверх тормашками на ремнях безопасности.

Много позже он с трудом выполз из вдребезги разбитого корпуса, весь в синяках и царапинах, но, кажется, без переломов или серьёзных внутренних повреждений. Когда он набрался сил, он пошёл к бассейну.

Её тело образовало самый новый лепесток в цветке, лежа под небольшим углом к стене, словно в последний момент она потянулась к ней, в поисках спасения или поддержки.

Она не разлагалась, в обычном смысле. Её тело просто растворялось, делалось прозрачным, стали проглядывать кости. Её волосы были белым облаком в недвижимых глубинах. Он был рад, что она лежала лицом вниз. Он вытянул руку, чтобы дотронуться до поверхности бассейна, и почувствовал прохладную сухую упругость.

Когда солнце опустилось ближе к холмам, он болезненно поднялся и пошёл к тому месту, где Синда в первый раз упала в бассейн. Он приближался к нему осторожно, тянулся, чтобы проверить каждый шаг. Когда он дотронулся до чувствительной области парапетной плиты, она стала наклоняться и он быстро отдёрнул ногу. Парапетная плита вернулась наместо, почти с неохотой. Он хмыкнул.

"Ещё не время, ещё не время", - прошептал он.

Когда солнце опустилось за горизонт, он прикинул свои возможности.

Он был стар. И устал. Пойман в ловушку на этом пустом мире, без даже минимальной омолаживающей техники на борту корабля ему осталось лишь несколько лет, пять, может меньше. Он умрёт один, если не реактивирует утробы семякорабля. Там было достаточно жизнеспособных человеческих эмбрионов, но это тоже был глупый выбор. Он умрёт за долго до того, как дети станут достаточно взрослыми, чтобы научиться бояться бассейна.

Бэррэм почти сделал один шаг вперёд.

"Нет", - сказал он, старое тело трепетало. "Нет, я не буду". Он отошёл назад.

Он — не Синда, молодая и мягкая, охваченная горем, уязвимая для смертельной милости бассейна. Он — старый и жёсткий, и долгие годы выжгли некоторую его способность к печали.

Бэррэм погрозил кулаком бассейну, слёзы ярости потекли ручьём по его морщинистым щекам. Но затем ему на ум прокралась дикая идея. Он улыбнулся. Если бассейн забрал боль и подарил годы, когда плыли с этого края, то тогда возможно…

Он обошёл бассейн кругом, в последний раз взглянул на Синду, а затем прыгнул с парапетного камня ловким неглубоким нырком.

Этот толчок пронёс его подпрыгивающим по поверхности, отскакивающим от невероятно тугой, невероятно скользкой мембраны. По всему бассейну запылал малиновый свет и пробудились скорби, которые стали терзать его.

Если бы все горести крепко накрепко вцепились в него, его непременно утащило бы на самое дно. Но так много боли… печальные мертвецы пихали друг друга, дрались за то, чтобы войти в него, так что лишь немногим это удалось.

Он дико молотил руками, лягался ногами и продвинулся на несколько дюймов. Боль, которая вошла в него, утянула его поглубже в мембрану, так что его сила сцепления стала увеличиваться. И когда он продвинулся вперёд, сила его возросла, сердце стало моложе, а мускулы — более эластичными.

Он двигался быстрее и быстрее, его слёзы оставили след темноты на яркой поверхности бассейна.

Такая печать, такая ужасающая печаль.

У него было страшное видение Синды, которая поднималась к нему, её волосы струятся, её старушечье лицо искажено криком скорби, тянуться когти. Он не будет смотреть вниз.

У дальнего края он вытянул себя из бассейна, быстрый как тюлень, и когда парапетный камень стал подниматься, чтобы сбросить его обратно, он схватился за поднимающийся край и проворно метнулся на безопасный участок.

Его тело тряслось от горестей колонистов. Тяжелой работы, неизвестных болезней, беспричинной печали, которую чувствовали мужчины и женщины, выращенные мать-дроидами, тысячи других ран. Он говорил себе снова и снова: "Это долго не продлиться, это долго не продлиться".