— А к этому имеет отношение какой-то другой мужчина? — Я прекрасно понимал, что задаю глупый вопрос, хотя в подобной ситуации любой вопрос выглядел бы глупым.

Все! — мне отказали, так что надо вставать и с достоинством уходить. Но, Боже, как же меня тянет к этой девушке, как же невыносима мысль о том, что мне никогда не держать ее в объятиях!

— О нет, — Наталья засмеялась, — какой же ты, оказывается, глупый и ревнивый!

— Но ты кого-нибудь любишь?

— Нет… не знаю… не спрашивай! Я не могу тебе сказать ничего определенного, кроме одного, — я счастлива, что меня все любят! А теперь — прощай.

— Мы с тобой еще увидимся?

— Разумеется, ты забыл, сколько нам еще учиться?

Я поцеловал протянутую руку и быстро вышел в прихожую. И только тут вдруг осознал, насколько же тяжелые испытания меня теперь ожидают. Видеться с любимой девушкой, у которой получил отказ и которая постоянно окружена другими поклонниками… Вздыхать и томиться невдалеке, надеясь получить очередную приветливую улыбку. Не лучше ли самому отказаться от дальнейшего общения и, переборов душевную боль, вернуться к своим прежним занятиям?

Но разве это возможно? Без Натальи мне неинтересно жить, неинтересно заниматься философией, неинтересно и бессмысленно все на свете… А жить бессмысленно могут только сумасшедшие. И что за утешение думать о том, что все переживания рано или поздно пройдут… Разумеется, пройдут, но вместе с ними исчезнет и та надежда на счастье, которой я в этот вечер, кажется, лишился… но навсегда ли?

Мысль о том, что Наталья остается вечером одна и, как только я уйду, сможет позвонить какому-нибудь поклоннику и пригласить его выпить третью из принесенных мной бутылок, обожгла мое сознание. И, разумеется, не потому, что мне было жалко бутылки…

Немного потоптавшись в прихожей, я вдруг не выдержал и вернулся в комнату. Наталья продолжала задумчиво сидеть на диване спиной ко мне. Я осторожно приблизился и, глядя на себя в зеркало трюмо, стоявшее у окна, вдруг положил обе ладони на ее обнаженные плечи.

— Что это, юноша! — возмущенно-весело вскричала Наталья, резко меняя тон и вскакивая с места. — Ты, кажется, решил начать боевые действия? Разве я дала тебе для этого хоть какой-нибудь повод?

— Нет, но я…

— Не смей, и немедленно убирайся вон!

Однако я уже успел плотно обхватить ее за талию и теперь, прижав к туалетному столику, на котором попадали все флаконы, пытался притянуть к себе и поцеловать в губы. Наталья упорно отворачивалась, упиралась мне в грудь обеими руками, и тогда я удвоил усилия. В тот момент, когда она высвободила руку, чтобы залепить мне пощечину, я успел наклонить голову и уткнуться своими влажными губами в теплую и смуглую ложбинку между грудями.

— Наталья…

— Да перестань же ты!

Напряженная борьба истощала наши силы. Мы оба запыхались, и поэтому каждая новая фраза давалась нам с заметным трудом.

— Я позову на помощь!

— Зачем? Неужели я тебе настолько отвратителен?

— В данный момент — да!

— Один поцелуй — и я тебя отпускаю.

— Никаких поцелуев!

— В таком случае…

— Ах, так?

Увидев, что даже повторная пощечина не охладила мой возбужденный пыл, Наталья вдруг зло сузила глаза и как-то по-кошачьи резко и сильно провела ногтями по моей щеке, оставив на ней четыре кровоточащие царапины. Почувствовав боль, я оцепенел, разжал объятия и полез в карман джинсов за носовым платком.

Взглянув в зеркало и увидев свою окровавленную щеку, я изумленно присвистнул.

— Да, мой дорогой, — с нескрываемой насмешкой заметила Наталья, — твоя драгоценная голубая кровь пролилась в моей комнате по моей вине… Но, согласись, что ты тоже в этом виноват!

Прижимая платок к щеке, я взглянул ей в глаза и, не увидев там ненависти, снова приободрился.

— Но, получив такую жестокую рану, неужели я не получу и исцеления?

— Что ты имеешь в виду?

— Один дружеский поцелуй…

— Ах, ты опять!

Наталья попыталась увернуться, но я стремительно бросился на нее, снова схватил за талию и, прижимая к себе, ухитрился оттащить от трюмо и повалить на диван.

— Оставь меня, ты отвратителен!

— А ты — прекрасна!

— Не смей!

Последний, самый возмущенный возглас был вызван тем, что в пылу борьбы я ухитрился задрать на ней платье и теперь жадно ощупывал тугие, плотно сдвинутые женские бедра — такие горячие, атласные, возбуждающие…

— Отпусти же меня, скотина! — Наталья произнесла эти слова сквозь зубы и с такой ненавистью, что я начал понимать — еще немного и я перейду ту грань, за которой никакие извинения уже будут невозможны. Но, черт возьми, как можно отпустить эту невероятно соблазнительную женщину, которая чем больше злилась, тем сильнее меня возбуждала?

— Звонят! Ты, животное, неужели ты не слышишь, что в дверь звонят! Это, наверное, Галка вернулась…

Я вспомнил о том, что у сестры наверняка есть ключи, и на мгновение приостановил свой натиск. Вот, дуреха, неужели не может подождать? Какого черта звонить так настойчиво?

— Да отпусти же меня, — воспользовавшись моим замешательством, повторила Наталья и, с силой толкнув меня в грудь, выпрямилась и села. Стоило ей одернуть платье, как послышался звук открываемой двери, и через мгновение в комнату всунулась голова сестры:

— А чем это вы тут занимаетесь?

— Короче, — взволнованный всеми этими воспоминаниями, принялся оправдываться я, — какая-то чертова, непонятно откуда взявшаяся юношеская закомплексованность, глубоко спрятанная под веселостью, развязностью и непринужденностью, вдруг дала о себе знать в самый неподходящий момент! Я повел себя с ней откровенно развязно и грубо, словно уже имел на нее какие-то права. А ведь Наталья привыкла общаться не с пьяными щенками, а с солидными, умеющими красиво ухаживать мужчинами! Одно меня оправдывает — до сих пор я вспоминаю ту сцену с чувством глубокого отвращения к самому себе.

— Так чем все-таки закончилось? — спросил Валера, слушавший очень внимательно и на протяжении всего моего рассказа не проронивший ни слова.

— А все закончилось моим позорнейшим поражением — я вынужден был уйти под угрозой «вызова милиции» со стороны все той же сестры. После этого мы не разговаривали с Натальей целый семестр и помирились только в зимнюю сессию. Потом, правда, я писал ей письма, но это уже другая история…

— Мягше надо было действовать, мягше! — посочувствовал Валера.

Я грустно усмехнулся, кивнул и в очередной раз поднял свой стакан.

— Знаешь, существует всего два повода, чтобы взять и повеситься в какой-нибудь подсобке, — когда смертельно болен и когда безнадежно влюблен…

— Какой восхитительный подарок! — Наталья лишь с сожалением вздохнула, понимая, что просто обязана отказаться — слишком обязывающим, был этот золотой браслет.

— Вам нравится?

— Еще бы. Но я его не возьму.

— Почему?

— Потому что после такого подарка невозможно сказать «нет».

— А вы не хотите ничем себя связывать?

— Разумеется.

— Ну, так берите и не бойтесь. Вы слишком умная женщина, чтобы я мог надеяться купить ваше внимание за такие вот побрякушки, сколько бы они ни стоили, — произнес он так просто, что Наталья заколебалась, но потом все же положила браслет возле его прибора.

Они сидели в уютном полутемном зале при свечах, в одном роскошном ресторане, находившемся на Большой Коммунистической улице. Наталья впервые оказалась здесь и, несмотря на всю свою самоуверенность, чувствовала себя не очень уютно. Не то чтобы ее смущали ковры, мрамор, хрусталь — но, когда швейцар открывал перед ней дверь, а официант отодвигал стул или подносил зажигалку, молодая женщина понимала, что играет не свою роль. И все эти великосветские привычки, которые советские нувориши с таким упоением перенимали у Запада, просто поставят ее в дурацкое положение, если она станет относиться к ним слишком серьезно и воспринимать как должное. И не перед присутствующими, не перед Дмитрием, который вел себя невозмутимо, а перед самой собой, когда она вновь окажется в привычной для себя обстановке, рядом с мужем.