Миновав территорию монастыря, мы очутились в сосновом лесу, где находился Оптинский скит.

— Да что это такое — скит? — спросил я. — Тайное убежище или келья?

— Сейчас сами увидите, тем более что мы уже пришли.

Скит на самом деле стоит того, чтобы его посмотреть. Фактически тот же монастырь, только в миниатюре — обнесен невысокой каменной оградой, покрытой белой известью, а внутри разместилось нечто вроде небольшого поселка из продолговатых одноэтажных домиков-келий.

— А теперь кто здесь живет? — с удивлением спросил я, увидев, как из одного такого домика вышла статная молодица в одном купальнике и принялась раскладывать подушки на заборе.

— Обычные люди, я в одной семье даже футбол в этом году смотрел, чемпионат мира… В 1927 году скит был закрыт, и вместо монахов сюда поселили обычных людей. У них даже есть почтовый адрес — Оптино, Пионерская улица.

— Пионерская?

— Ну, теперь не знаю, может, уже и Патриаршая.

— Занятно.

Кроме таких домов, в центре скита высилась небольшая деревянная часовня, а за ней, немного поодаль друг от друга, два двухэтажных особняка: в одном музей Толстого, в другом — Достоевского. В самом углу скита был вырыт небольшой живописный пруд, на берегу которого сидел рыболов в соломенной шляпе и с удочкой.

Вход в музей Достоевского нам открыла подвижная и словоохотливая старушка, явно обрадованная случайным посетителям. Впрочем, несмотря на всю ее готовность рассказывать и показывать, смотреть было особенно нечего — письмо Достоевского, его трость, диван и стол из какой-то дворянской усадьбы, несколько старых литографий и схем. Быстро обойдя оба зала на первом этаже («На втором этаже вообще нет никакой экспозиции», — сказала смотрительница), я заскучал. А когда узнал, что сам Достоевский никогда и не жил в этом доме, а «Братьев Карамазовых» начал писать в гостинице, которая находилась снаружи монастыря, со стороны реки, и была разрушена во время последней войны, то совсем разочаровался и, оставив Погорелова беседовать со смотрительницей, вышел на крыльцо.

«А интересно было бы завести любовницу в таком месте, — закуривая и выпуская дым в голубое небо, лениво подумал я. — Насколько же романтичнее заниматься любовью в скиту… Фу, черт, какие дурацкие мысли, а все потому, что похмелье замучило… Где там этот чертов Погорелов, пора, наконец, за пивом». Я уже было повернулся, как вдруг мое внимание привлек звонкий детский крик. Непонятно откуда появившись, в мою сторону, не спеша, двигались девочка лет пяти и стройная молодая женщина не старше двадцати пяти. Причем обе были одеты в белые платья.

— Что за прелестное видение, — сквозь зубы пробормотал я.

Девочка радостно прыгала и теребила мать, которая улыбалась и что-то ей говорила. Чем ближе они подходили, тем более внимательным становился мой взгляд — женщина была очень привлекательна. Ее кожа, покрытая ровным, светло-шоколадным загаром, чудесно гармонировала с распущенными каштановыми волосами. Ослепительно белое платье застегнуто на пуговицы и стянуто в талии поясом, а удивительно пикантные ноги, блестящие от загара, обуты в белые туфли на высоких каблуках, более предназначенные для танцев, чем для хождения по траве.

Когда женщина подошла совсем близко, я прямо-таки ощутил исходящий от нее аромат бодрости и здоровья, особенно когда увидел, как подол этого отглаженного и накрахмаленного платья, расстегнутого внизу на две пуговицы, легко скользит по упругим, лаковым ногам, обнажая стройные колени. От легкого аромата ее духов кружилась голова и неудержимо тянуло прикоснуться к этой спелой и свежей упругости. Поднимаясь по деревянным ступеням и проходя мимо меня, уже изрядно взволнованного, она внимательно и насмешливо взглянула в мою сторону умело накрашенными глазами и, наклонившись к дочери, сказала:

— Подожди меня на улице, Даша, а я пойду поговорю с Марьей Петровной.

— Хорошо, — кивнула дочь, а мать, сопровождаемая моим восторженным взором, простучала каблуками по веранде и скрылась в доме. Почти сразу же после ее ухода девочка приблизилась ко мне и доверительным тоном, как старому другу (так могут обращаться только дети), сказала: — Вы там ходите поосторожнее, а то у нас бык на всех бросается.

— Какой бык? — не понял я.

— Бык из колхозного стада. Он сейчас, на речке пасется. Знаете, какой страшный!

— Да уж, представляю себе… Зато какая у тебя мама красивая! Вы откуда взялись-то?

— А мы здесь живем. А моя мама работает экскурсоводом в музее.

— Постой, постой, а кто же тогда Марья Петровна?

— А она смотрительница. А вы что здесь делаете?

У девчонки была очень симпатичная загорелая мордашка и такая забавная манера растягивать гласные, начиная каждое предложение с буквы А, что я невольно стал ее передразнивать.

— А я пришел осмотреть музей. А где вы с мамой живете?

— А здесь, в скиту — вон в том доме. — И она помахала загорелой ручкой куда-то влево. — Там еще старец Амвросий жил, вот!

— Здорово. Это твой папа, да?

— Нет, что вы, — засмеялась девочка, — это святой.

— А где же твой папа?

— А у нас нет папы, мы с мамой одни.

Я почувствовал облегчение и, почти развеселившись, спросил:

— А где же он?

— Не знаю. Мама с ним в разводе.

— Понятно. Значит, тебя Даша зовут, а маму?

— Света.

В этот момент мать вновь появилась на крыльце, и девочка бросилась к ней, забавно карабкаясь по ступенькам.

— Мама, мама, а этот дядя сказал, что ты красивая.

Светлана насмешливо оглянулась на «дядю», отчего «тот» несколько смутился.

— Вот как! — произнесла она. — А больше он тебе ничего не говорил?

— Нет, только спросил, где наш папа.

— Ух, какой любопытный дядя… А ты бы ему сказала: много будете знать…

— Скоро состаритесь, — быстро закончила девочка и хлопнула в ладоши.

Я чувствовал, что меня начинает разбирать смех, тем более что Светлана задавала свои вопросы непередаваемо ироничным тоном. Я понимал, что уже пора вступать в разговор самому, но молодая женщина меня опередила:

— Кстати, а вы из Москвы?

— Да, — кивнул я, — а что, очень заметно?

— Я же экскурсовод, если вам Даша еще не рассказала, и уже научилась распознавать москвичей. На экскурсию пришли?

— В общем, да.

— Хотите дом осмотреть?

— Да я там уже был.

— Не понравилось?

— Черт его знает… — Я состроил неопределенную гримасу.

— Ну вот, чертыхаетесь в святом месте.

— Извините.

— Да ладно. Даша, пошли домой обедать.

Я тут же спустился с веранды и оказался рядом с ними.

— Позвольте, я вас провожу.

Светлана внимательно, но и лукаво взглянула на меня.

— Да нам, собственно, и идти никуда не надо, мы живем вон в том доме, где была келья Амвросия.

— Я знаю.

— Ох, Дашка, все уже разболтала. — Она шутливо дернула дочь за руку, и мы не спеша пошли по лужайке в обход часовни.

Я напрочь забыл об оставленном в музее Погорелове, пока Светлана сама не напомнила об этом.

— А это не ваш там приятель Марью Петровну умными разговорами развлекает?

— Это мой бывший научный руководитель. Кстати, позвольте представиться — Олег Суворов, только что дипломированный философ и преподаватель философии.

— Светлана.

— И это я знаю.

— Какой вы, однако, быстрый. Даша, прекрати меня теребить. А в Козельск вы что приехали — достопримечательности осматривать?

— Нет, в гости к этому приятелю.

— Ну и как вам Оптина пустынь?

— Великолепно. Никогда не думал, что встречу здесь столь очаровательную женщину. — Мы обменялись взглядами, причем в ее глазах было что-то неуловимое, но позволяющее мне продолжить: — Вы действительно настолько хороши, что на вас, как на солнце, тяжело смотреть слишком долго. — Я шутливо помахал ладонью перед глазами. — Ослепляете.

— Это вы намекаете на то, что со мной лучше встречаться вечером?

Это не я, это она намекала, и я внутренне напрягся, чувствуя, что наступил решающий момент, тем более что мы уже подошли к палисаднику, и Даша открыла калитку.