После принятия в пионеры я совершил героический поступок. Вернулся с церемонии жертвоприношения мраморному бюсту («Всегда готов!»), взял мусорное ведро и пошел выносить его содержимое на помойку. Куртку я не застегивал, хоть на улице мороз демонстрировал зимнюю эрекцию, сосульчатый стояк. Мама могла отчитать за такую браваду. Но хотелось продемонстрировать всему миру, уместившемуся в пределах нескольких многоэтажек, что теперь вокруг детской гусиной шеи повязан красный лоскут.

Покупка жвачки Donald за один рубль у теток в шерстяных колготках, которые стояли при входе в магазин «Детский мир» на проспекте Науки. Игра на фантики. Выкладываешь цветные бумажные придатки диснеевской анимации, которые были в каждой жвачке, стопкой на полу в парадной. Лупишь сверху ладонью с азартом папаши, шлепающего пролетарской пятерней по заду отрока за двойку по математике. Перевернулся вкладыш – забираешь себе. О том, что в мире существуют мультфильмы, по мотивам которых произведены эти фантики, многие не догадывались.

Соседний стул в классе на несколько лет оккупировала Оля Дубинина. Ее родитель и моя мать сидели за соседними партами во времена хрущевской оттепели. Дубинин на контрольных вибрировал горловой мембраной:

– Романова, жаба, дай списать!

Мама моя была отличницей. Дубинин засандалил ей в лоб чернильной ручкой. Таким образом, мама на всю жизнь заимела единственную татуировку на своем теле. На лбу. В виде точки. Хотя все думают, что это родинка.

На дне рождения Оли Дубининой дети ели мясо, круглые куски с косточкой посередине. Дубинин вещал, что это мясо жирафа. Кусочки шеи. Вот и косточка посередине. Лет шесть меня не покидала уверенность, что нам посчастливилось отведать мясо обитателя жаркой Африки, похожего на пятнистый, парнокопытный, подъемный кран, о чем я старательно оповещал публику на всевозможных празднествах. Потом напомнил Дубинину о том, какими же вкусными бывают животные, увековеченные лингвистическим казусом «длинношеее» с тремя е на конце. Дубинин помигал ресничными габаритами, затем зрачки его переключились в режим дальнего света, и он заржал. Выяснилось, что угощал он нас свининой.

Муринский ручей – речка, содержащая переваренную пищу всех жителей Гражданки. Искупавшись в прилегающем пруду, мой папа подхватил туберкулез. Стекающая в ручей талая вода каждую весну уносила со склонов собачье дерьмо и подростковые зубы, выбитые в драках. «Ты с какого берега?» Можно было и в личико получить за не тот берег. Боль рассеченной брови, отбитых костяшек, удар по яйцам, после чего ад возникает под пахом минут на пять минимум. Шелуха от семечек, шелуха кожи на обветренных щеках, горки, покрытые льдом, с которых катятся вниз санки и салазки. Кирзовые сапоги с загнутыми голенищами и ватник, подпоясанный протертым солдатским ремнем. Так выглядел модный персонаж моего детства. Кроссовки – это из четвертого измерения.

На уроках мы писали любовные записочки («Приходи к школе к шести»), которые передавались водительницам ребячьих симпатий. Поцелуи через платочек. Поцелуй как провинность. Ругнулся матом – иди, целуй девочку. Вареные джинсы. Песни Цоя. Пионерский лагерь. Я был барабанщиком, знаменосцем, командиром отряда и председателем Совета дружины. Понты, ныне потерявшие былой блеск. Директор лагеря вынимал меня ночью из палаты девочек и с ужасом говорил:

– Ты ведь председатель Совета дружины!!!

Голос у него при этом подрагивал, как кувшинки в озере, когда мимо промчится катер. Залезть пьяной вожатой в трусы, потеребить волосики на ее лобке – как в космос слетать.

Выкладывали на рельсы гвозди и пятаки. Проходящий поезд превращал их в предметы детского культа, которые можно было обменять на компот. Дежуря в столовой, мы тайком отхлебывали компот из ведра. Эту мутную сладкую жижу с сухофруктами, которые смахивают на вылезшие из-под снега останки листьев.

Мама повела меня в Вагановское училище. Я не хотел заниматься балетом. Меня раздражало то, что у мужчин так выпирают причиндалы. И глупые движения балетного танца тоже раздражали. Когда меня завели в класс и попросили произвести манипуляции ногами и руками, я окоченел, как марионетка, покинутая кукольником.

– А как на счет хореографии? – спросила мама через некоторое время, поняв, что одним Нуриевым стало меньше.

– А что это? Балет?

– Нет, не балет. Такие, народные танцы.

Раз уж маме так хотелось, чтобы ее сын танцевал, то я заключил контракт с совестью и в десять лет попал в хореографический ансамбль «Юность», который базировался в ДПШ (Доме пионеров и школьников). «Юности» катастрофически не хватало мальчиков, поэтому брали всех. На фоне «всех» я выглядел вполне презентабельно, несмотря на то, что в десять лет (как выяснилось) уже поздновато начинать карьеру танцора.

Пока занимались в шортах, все утраивало. Но потом нам выдали лосины, произведенные отнюдь не из лосей, и даже не из лососей. Показали, как нужно их натягивать, наворачивая на ремень. Лосины плотно облегали ноги, как кондом облегает член. Ступни обули в специальные сапоги. Футболки наказали заправлять внутрь. Я не заправлял, стеснялся того, что могут заметить, как у меня выпирает. Там выпирать-то нечему было. Ругался из-за этого с хореографом.

Несколько лет назад мой бывший коллега по танцевально-хореографическому цеху встретил этого хореографа в продуктовом магазине. В роли грузчика. Со спившейся рожей. Маленькая трагедия одного человека, которому система давала право работать в детском хореографическом ансамбле, тешить свои созидательные амбиции, ставить танцы, трансформируя такое времяпрепровождение в зарплату. После того, как ДПШ оккупировали кооператоры, его выбросило на мель из океана свободного предпринимательства, и он задохнулся от собственной неприспособленности к жизни с картофельным мешком на спине.

Он учил нас брэйк-дансу. Это был мой козырь. Потому что стыдно было признаться сверстникам, которые боксируют на ринге, водят картинг, гоняют в футбол, что ты занимаешься хореографией. Брэйк был поделен, как палубы корабля – на нижний и верхний. Я танцевал нижний. В пионерском лагере на дискотеках, собирая пыль и грязь на полу в местном клубе.

Естество мое ни под каким предлогом не принимало занятия у станка (отполированные сотней ног две толстые палки, идущие вдоль стены в хореографическом классе). Батман-плие, первая позиция, лебединые руки ищут опору в воздухе. Станок меня отторгал, так же как я его. Другое дело танцы в большом зале. Вальсирование тридцати пар, танец «Башмачки», танец «Потешки». Выступали во всевозможных ДК, в БКЗ «Октябрьский», во Дворце пионеров, в залах и зальчиках. С натужной улыбкой я шелестел по сцене, выворачивая каблуки концертной бутафорской обуви на радость родителям и бабушке.

День рождение девочки с длинными чуть вьющимися волосами. Несколько человек из танцевального сообщества «Юность» в комнате с накрытым столом, лимонад пополам с оливье. «Льдинка, льдинка, скоро май», – неслось из магнитофона. Игра в «Кис-кис-мяу». Невинные шалости с легким порнографическим оттенком. Мне выпало целоваться с именинницей в темном коридоре. Не через платочек. Губы в губы. Вышли из комнаты, и она засосала меня, как макаронину, в трясину девичьего рта. Не дав опомнится, потащила обратно в комнату.

Такая осведомленность в деле соприкосновения губ разнополых особей привела к тому, что несколько раз в неделю я наведывался в края, где она жила. Велосипедил из одного района в другой, протирая промежность своих штанов с одной единственной целью – случайно ее встретить. Договориться о том, чтоб пересечься в заранее заданном режиме (назначить свидание) – я не решался. Пытался подстроить случайное столкновение на улице, для чего облазил все окрестные школы, и нарезал круги вокруг заветного дома. Но случай потому и случай, что не подразумевает заранее разработанного сценария. «Моя любовь на пятом этаже», – пели четыре секретных галстука, я вторил им, взирая на пятый этаж хрущевки, где готовила уроки Лолита с маковыми губами и русалочьими зелками.