Я быстро прошел собеседование и был зачислен. А после этого от мамы последовало уж совсем фантастическое предложение: поехать летом в Астрахань на два месяца со стройотрядом. Собирать помидоры.

С этого начался мой трехгодичный марафон под эгидой зеленого листка, вызывающего приступы смеха и чувство голода. В стройотряде на двести девочек приходилось двадцать мальчиков. Я по тупости и сексуальной необразованности не смог извлечь пользу из такого процентного соотношения полов. Мне было пятнадцать лет, я был самым младшим из всех представителей мужской половины лагеря. Поездка стала не то чтобы школой жизни – скорее, подготовительными курсами.

Полоть грядки я не умел, поэтому не полол, как не просили. Для виду мог помахать тяпкой, потом шел спать на травку или в заросли камыша, пахнущего навозом. Поля, где растут помидоры, орошаются с помощью поливалки, которая сосет вводу из арыка (мелкий канал промеж грядок). Арыки вытекают из главного арыка, который побольше и поглубже. Кто-то выяснил, что в нем есть караси. Долго соображали, где взять удочку. В итоге была найдена палка, к ней привязали веревку, конец которой венчал самодельный крючок. Рыбы было столько, что стоило закинуть крючок с катышком хлеба в воду, как тут же карась делал себе пирсинг, и его вытаскивали в рыбий ад.

Нас было восемь человек, удили по очереди. Поймал карася – передал удочку дальше. Как правило, это занимало секунд тридцать. Через час мы стали отпускать их обратно, исчерпав рыбацкий запал, тем более что уже два ведра были заполнены потенциальными воблами.

Через пару недель мальчиков отправили на VIP мероприятие (по шкале ценностей стройотряда), которому завидовали все боевые подруги – собирать арбузы. На бахче наблюдались сложности с водой, поэтому руки мы мыли арбузом. И ноги. После города-героя Ленинграда, где 1 кг арбуза стоит денег некоторых, я никак не мог привыкнуть к тому, что на бахче арбуз едят в режиме одной десятой – разбивают, захватывают ладонью сердцевинку, а все остальное предают тлению. И так много раз, пока желудок не оказывался переполненным сладкой массой. Неудивительно, что после обеда все туалеты в лагере были оккупированы доблестными собирателями урожая, которые ссали не тем отверстием, что обычно. «Я вижу, женщина цветок садится на ночную вазу, и с ягодиц ее поток иную обретает фазу», – писал кто-то из ОБЭРИУтов. Я как та женщина-цветок, ощущал на ягодицах иную фазу испражнений от переизбытка арбузной мякоти в животе.

В Москве назревал путч, а мы мазали волосы йодом и зеленкой, чтобы они лучше выгорали, и нам было плевать на события в центральной полосе России. По палатам скакали жабы, ночью мы подкидывали девушкам в кровати ужей, наблюдая, как мирный девичий сон сталкивается с жесткой астраханской реальностью.

Я попробовал добротный самогон и марихуану. Мы ходили в окрестные поля, собирая зеленые листья, из которых наши предки когда-то изготавливали пеньку, а из пеньки все морские снасти, потому что, если иметь в виду натуральные волокна, то только конопляный канат не портится от воды. Сырье для производства такелажа мы сушили и курили, занимаясь загрязнением воздуха. Не думаю, что окружающая среда сильно пострадала от дыма, переработанного нашими легкими.

В город я вернулся с восемью ящиками помидоров и восемью арбузами. С предчувствием кульминации, которая назревала следующим летом, когда я снова окажусь в этих краях.

Отрезок пятый

Курт интересуется, курю ли я траву. Я отрицательно мотаю головой.

«Нет?» – он смотрит на меня пораженно. – Ты никогда не курил траву?»

Мне становится как-то нехорошо. Возможно, сказывается недостаток сна.

Ну нет, конечно, курил.

Курт не удовлетворен таким ответом.

«Но у тебя не было такого периода в жизни, когда ты все время курил траву?» – спрашивает он.

Нет, но зато я однажды жил в сквоте. Знаешь, что это такое?

«Ты жил в таком месте, где не было электричества?»

Что-то вроде того. И парень, который жил в соседней комнате, умер от передоза.

«Но от травы не бывает передоза!» – смеется Курт.

(Из интервью Кобейна, данного репортеру Melody Maker под занавес 1993 года за четыре месяца до смерти. Напечатано в NME №4 от 10 февраля 2003).

Училище встретило меня как родного. Выяснилось, что багажа знаний, которым я запасся в школе, хватит надолго. Контрольные работы по математике я делал за десять минут, потом помогал другим за деньги.

Историю нам преподавала особа под два метра ростом, откровенная как порнографический журнал. Ей не хватало крыльев, чтобы стать гарпией. Половина урока, как правило, посвящалась вопросам сексуального воспитания молодежи. Кто-то спросил ее, почему она упорно не носит сережек, заменяя их клипсами.

– Я считаю, что все дырки, которые мне дал Бог, у меня есть, – ответила она, намекая на желания оставить свои уши без перфорации.

Рассказывали, что как-то раз после преподавательской предновогодней пьянки умельцы вылепили во дворе скульптуру в виде детородного органа. Нетрезвая историчка была застигнута с поличным, во время попытки сделать минет снежной фигуре.

Будучи старостой, я курировал процесс выдачи стипендии. Был у нас в группе один учащийся-фантом, который тотально не посещал занятия, но в списках продолжал значиться. Деньги за «мертвую душу» приходилось получать мне. Стоит ли говорить, что я находил им достойное применение. Так продолжалось до тех пор, пока в училище не наведалась его мамаша, чтобы забрать документы сына. Попутно она выяснила, что все это время сыну полагалось сорок рублей в месяц. Неизвестно, что происходило в то время в ее личной жизни, но известно, что она ворвалась в мастерскую, где сидело три человека, включая меня, со стремительностью спецназа, и тут же продемонстрировала возможности своих голосовых связок. Я забивал косяк, мои напарники Кабан и Вадик распивали пиво – картина более чем умиротворяющая. Кабан, убрав под стул банку, спросил:

– Вы к кому?

В следующий момент в него полетела киянка, которая, как будто специально, снесла с верстака тетрадный лист, на котором мирно покоились мои конопляные зерна. За киянкой полетел не менее тяжелый предмет – фраза с требованием вернуть деньги.

Эксцентричную мамашу удалось угомонить. Никто, кроме меня, не знал о судьбе стипендий, предназначенных для ее чада, а я тактично помалкивал. Она ушла, угрожая нам всем крупной разборкой. Я изрядно струхнул и полез под верстак в надежде собрать коноплю, рассыпанную по полу. Она смешалась с отходами деревообрабатывающего производства. Не знаю, что почувствовал Лермонтов, когда его накормили пирожками с опилками, но я чуть было не выплюнул легкие, когда затянулся хэшем, в котором имелись инородные примеси древесного происхождения.

Вместе с еще одним будущим столяром по имени Толстый, мы стали наведываться в «Трубу». Так и поныне называется подземный переход возле Гостинного двора – место сборища любителей побренчать на расстроенных гитарах и поклянчить за это деньги у проходящих мимо горожан. Наблюдая за теми, кто исполнял вокальные произведения различной значимости, я начал ловить себя на мысли, что хочу делать так же. Стоять в переходе, орать «Гражданскую оборону», чтоб вокруг увеличивалась популяция прохожих, взирающих на меня со сладострастием.

Событийность того времени сейчас представляется матрешкой, которая, разоблачаясь от деревянных клонов, ведет к последнему пункту, после которого уже нет ничего, только деревянная кочерыжка. Я познакомился с Мишей, который уж больно проникновенно исполнял песни Егора Летова. Миша позвал меня в гости, вручил гитару, мы приступили к репетициям, чтобы доблестно дебютировать буквально underground, под трамваями и троллейбусами, которые массировали рельсы и провода на перекрестке Садовой и Невского.