десятка!.. Знаю я таких. Каждый, как только попадется, овцой стать

хочет... Ишь - "приставили обрез"!

Василь не возражал. Что говорить попусту?

- Много было их?

- Пять, кажется...

- Кажется!.. Кто был, фамилии их!

- Не наши. Незнакомые..

- Скрыть хочешь? Думаешь на мякине провести? Кто?

- Не наши, говорю...

- Хуже только себе делаешь! Крутить хочешь?

Василь не ответил. Шабета недовольно постучал по столу.

- О чем они говорили?

- Ни о чем...

- Приказали? .. Наставили обрез - и все?

Василь кивнул.

Шабета больше не спрашивал. Взяв карандаш из нагрудного кармана

выгоревшей гимнастерки, он пс двинул к себе клочок желтой оберточной

бумаги и, показывая Василю, что, как и прежде, следит за ним, стал что-то

писать. Грамотей он, видно, был не большой, - буквы ложились на бумагу

тяжело и были кривые, неуклюжие.

- Вот, подпиши протокол! - подсунул Шабета бумажку Василю.

Василь взял карандаш, послюнявил его, наклонился, - Тут, внизу?

- Чего ж берешься подписывать не читая? - строго взглянул на него

Шабета.

- Все равно... Все равно не разберу...

- Неграмотный?

- Почти что...

- Как протокол подписывать - так неграмотный, а как бандитов вести -

науки хватило... Протокол - это следствие, с изложением моих вопросов и

твоих ответов. Ясно?

- Ясно...

- Тут все фактически. Без обмана!.. Прочитать мне, может?

- Не надо.

- Порядок такой... Ну ладно - подписывай!

Подписав, Василь с облегчением встал. Надоел ему этот разговор, да и

спешил он закончить прерванное дело, потому и доволен был, что, подписав,

наконец отвязался.

- Куда? - остановил его Шабета. Он также встал.

Василь не сразу понял значение вопроса Шабеты, ответил спокойно- Домой.

- Подожди.

Тон его удивил Василя, это был уже приказ. Шабета преградил ему дорогу,

изгибом пальца твердо постучал по оконной раме. На этот стук со двора

вскоре неторопливо вошел Андрей Рудой.

- Давай сейчас к нему, - Шабета кивнул Андрею Рудому на Василя, - и

скажи... Кто там у него дома?

- Дед есть, так сказать - Денис. Матка...

- Скажи его матери, чтоб принесла одеться... - Шабета взглянул на

босые, с пепельными пятнами подсохшей грязи ноги Василя. - Обувку

какую-нибудь. И харчей торбу.

- Харчей? - откликнулся Андрей Рудой и поджал губы:

вон оно что! Он каким-то странным взглядом окинул Василя.

- Харчей. И чтоб быстро!

- Как умею... Эх, - Рудой невесело почесал затылок.

Когда он вышел, Шабета, не отходя от двери, приказал парню сесть.

Василь не послушался, исподлобья, с волчьей настороженностью взглянул на

Шабету. В глазах его еще было сомнение, - а может, это все выдумка?

- Ну, чего уставился? - недружелюбно сказал Шабета. - Бежать, может,

думаешь?!

- Нет... - Василь вдруг испуганно, по-детски, спросил - Куда это меня?

- В Юровичи пойдешь.

- В... в тюрьму?

- А куда же.

- А... - Василь сразу обмяк, сел.

Шабета внимательно взглянул на него, как бы изучая. Но из того, как

Василь держал себя теперь, трудно было понять что-нибудь. Ни боязни, ни

сожаления, ни какой-нибудь надежды или просьбы о пощаде - ничего не

отражалось на его, казалось, бесстрастном, застывшем лице.

"Как окаменел, - подумал Шабета. - Глазом не моргнет... Ну и тип,

видно..."

- Удирать не пробуй, если жизнь не надоела, - на всякий случай

пригрозил он. - От меня еще никто не ускользал.

Не было таких случаев!..

Василь не ответил. С той минуты, как он узнал, что домой уже не

вернуться,.когда развеялись желанные надежды, что все счастливо кончится,

в душе его действительно все будто окаменело В этот трудный в его жизни

момент, когда надо было, казалось, горевать о несчастье, о позоре, которые

вдруг свалились на него, он, как это ни было странно, ни о чем не думал,

ни о чем не жалел, окаменевшую душу его давила тяжкая и жесткая пустота.

Мир был для него теперь полон чужих, равнодушных людей, и жил он среди

них одинокий, такой же равнодушный, как и они, и ему не жаль было никого,

и никто иа них не волновал его. Даже то, что мать где-то там дома,

наверно, в слезах, никак не беспокоило его. Ничто не выводило Василя из

состояния жестокой безучастности.

Мать вбежала запыхавшаяся, перепуганная. Василь узнал ее шаги, когда

она была еще в сенях, но не шевельнулся, сидел хмурый, углубленный в себя

и тогда, когда мать, выпустив из рук мешок и лапти, с жалобными

причитаниями бросилась к нему, жадно, тревожно обняла...

- Василечек, колосочек, сынку мой... Куда же тебя, за что, за какие

грехи, кровиночку мою...

Василь холодно, с прежним безучастным видом отвел руки матери от себя.

- За что его берем, тебе, матка, лучше знать, - строго откликнулся

Шабета. Он деловито спросил: - Все принесли?

- Все, что приказано, - ответил Рудой, который со свиткой на руке

невесело стоял у двери.

- Все, - крикнула и мать, сдерживая слезы.

- Отдайте ему.

Она подняла с пола лапти и мешок. Когда Василь стал накручивать

порыжевшие портянки, заматывать их веревками, мать молча смотрела и только

судорожно всхлипывала, вытирая глаза большими потрескавшимися пальцами.

Когда же сын обулся, начала говорить, что положила ему в торбу: буханку

хлеба, огурцов, - но Василь, не дослушав, подошел к Андрею Рудому, взял

свитку.

- Можно было бы ту, в которой работал, - проговорил Василь, набросив

свитку на плечи. - Не в сваты, чтоб в новой...

Это было все, что он сказал тут.

- Так она же как сито, сыночек. Вся в дырках...

В ожидании команды Василь взглянул на милиционера.

Едва Шабета, перебросив сумку через плечо, приказал двигаться и Василь

спокойно зашагал, мать снова припала к сыну, в скорби, в отчаянии,

запричитала - А мой же ты дубочек, месяц ты мой золотенький!..

А как же ты один будешь!..

"Ну вот, не может без этого!" - недовольно нахмурился Василь. Мать

заметила, словно прочла этот упрек в его глазах, и немного притихла.

- Раньше надо было плакать, - уже во дворе отозвался Шабета. - Когда

растила. Учить надо было, чтоб жил честно...

Не спуская глаз с Василя, он отвязал от штакетника гнедого коня, почти

до седла обрызганного грязью.

- Ну, давай иди! - приказал Шабета.

Василь на миг словно очнулся, взглянул на мать с любовью и сожалением,

- как она тут одна со старым да малым управляться будет! Чувствуя, как от

жалости дрогнуло что-то внутри, сказал ей:

- Мамо, останьтесь тут!

Она, давясь слезами, кивнула.

Идя улицей, Василь видел: люди стояли у ворот, липли к окнам. Снова он

шел равнодушный ко всему, с неподвижным, застывшим лицом, будто не узнавая

никого, ни на кого не глядя. На улице было грязно, ноги глубоко увязали,

надо было держаться ближе к заборам, идти стежкой, но он равнодушно шагал

серединой улицы.

Проходя мимо своего дома, Василь увидел деда Дениса, стоявшего без

свитки и без шапки, Володьку, глядевшего с любопытством, даже весело, - но

не подал виду, что заметил их. Все было словно в тумане, казалось

выдумкою, в которую самому еще не верилось. Все было будто нереальным: и

эта улица, и грязь, и он, арестант, и Шабета, который терпеливо тянется

вслед, ведя на поводу лошадь, и даже дед...

Только одно жило, волновало Василя - Ганна. Как ни был угнетен,

безразличен, казалось, ко всему, еще издали заметил ее. Держась за столбик

открытой калитки, Ганна смотрела на Василя, нетерпеливо ждала. И странное

случилось с Василем, - хотя и сам ждал ее, будто назло себе, стремился в